«Много ли надо человеку?» Как обедал Иван Андреевич Крылов

Его смерть от обжорства предрекал современник, поэт Батюшков. О его любви к еде ходили в кругу писателей и поэтов анекдоты, которые, впрочем, зачастую были основаны на реальных событиях. Ведь Крылов действительно обожал еду. И никогда не пропускал завтрак, обед и ужин. А еще с удовольствием ходил в гости, на званые обеды, на трапезы в Английский клуб, где поражал сотрапезников размерами своего аппетита и возможностями своего желудка. Современники вспоминали, что по окончании огромного обеда, съев несколько больших блюд, Крылов скромно вздыхал и приговаривал: «Много ли надо человеку?» Чем вызывал бурное веселье за столом, ведь все видели — очень, очень много.

АиФ.ru собрал несколько забавных историй об Иване Андреевиче и его любимой еде. А умер, кстати, баснописец совсем не от заворота кишок вследствие злоупотребления блинами (или рябчиками, тут версии расходятся), а от двустороннего воспаления легких.

О привычках и распорядке дня

М. Е. Лобанов. Жизнь и сочинения Ивана Андреевича Крылова (1847 год):

Не имея семейства, ни родственных забот и обязанностей, не знал он ни раздирающих иногда душу страданий, ни сладостных, упоительных восторгов счастия семейственной жизни. Сытный, хотя простой обед, и преимущественно русский, как, например: добрые щи, кулебяка, жирные пирожки, гусь с груздями, сиг с яйцами и поросенок под хреном, составляли его роскошь. Устрицы иногда соблазняли его желудок, и он уничтожал их не менее восьмидесяти, но никак не более ста, запивая английским портером. По окончании трапезы дома или в Английском клубе, который он постоянно посещал более тридцати пяти лет, или в знакомых домах, он любил, по русскому обычаю, отдохнуть и вздремнуть. В Английском клубе долго оставалось не закрашенным пятно на стене, сделанное его головою, покоившеюся после сытного обеда. Там намеревались поставить бюст его. Вечером опять отправлялся он иногда в театр, а чаще всего в Английский клуб, где никто не обязан чиниться друг перед другом и где царствует удобность и приволье.

О презрении к диетам

Иван Андреевич, не поддаваясь теориям иностранных врачей, держался русской старины: он плотно обедал, плотно и ужинал. Некогда (лет за пятнадцать перед сим) был он на вечере у Алексея Алексеевича Перовского, который раз в неделю приглашал к себе на беседу русских писателей; перед самым ужином зашла речь о том, здорово ли ужинать?

«А я так, — сказал Иван Андреевич, накладывая себе изрядную порцию стерляди под желе, — ужинать перестану, наверное, в тот день, с которого перестану обедать».

Обед у императрицы

Живучи в Павловске, ласкаемый благотворительною монархинею, поправляясь в здоровье, Иван Андреевич являлся к обеду всегда с хорошим аппетитом. В первый день приглашения он сел и начал управляться с блюдами по порядку, ни о чем другом не думая. Тогда Юрий Александрович Нелединский (в других источниках это был Жуковский — прим.ред.), сидевший за столом против него, сказал ему:

О неряшливости и лени

Марья Федоровна Каменская, «Воспоминания»:

Да, не франт был Иван Андреевич, и несмотря на это, ему все смотрели в глаза и чуть на него не молились. Всегда к его приезду m-me Греч и Лобанова старались ему приготовить к обеду что-нибудь его любимое, вкусное. Как теперь его вижу, как он сидит у Лобановых за столом, жадно ест солонину и говорит: «Нет, господа, это еще не решено, что лучше: солонина горячая или холодная!».

Поэт на званом обеде

Надежда Михайловна Еропкина, «Воспоминания об И. А. Крылове»:

«Я отлично помню этот последний обед Крылову. Была уха с расстегаями, которыми обносили всех, но перед Иваном Андреевичем стояла глубокая тарелка с горою расстегаев. Он быстро с ними покончил и после третьей тарелки ухи обернулся к буфету. Емеля знал уж, что это значит, и быстро поднес ему большое общее блюдо, на котором оставался еще запас.

За обедом Иван Андреевич не любил говорить, покончив с каким-нибудь блюдом, под горячим впечатлением высказывал свои замечания. Так случилось и на этот раз. «Александр Михайлович (Тургенев, бывший Казанский губернатор — прим. ред.), а Александра-то Егоровна какова! Недаром в Москве жила: ведь у нас здесь такого расстегая никто не смастерит — и ни одной косточки! Так на всех парусах через проливы в Средиземное море и проскакивают. (Крылов ударял себя при этом ниже груди.) Уж вы, сударь мой, от меня ее поблагодарите. А про уху и говорить нечего — янтарный навар… Благородная старица!».

Телячьи отбивные котлеты были громадных размеров, — еле на тарелке умещались, и половины не осилишь. Крылов взял одну, затем другую, приостановился и, окинув взором обедающих, быстро произвел математический подсчет и решительно потянулся за третьей… «Ишь, белоснежные какие! Точно в Белокаменной», — счастливый и довольный поведал он. Покончить умудрился он раньше других и, увидев, что на блюде остались еще котлеты, потребовал от Емели продолжения.

Но вскоре новая радость. Крылов очень любил всякие мочения. Дедушка это знал и никогда не забывал угодить ему в этом. И вот появились нежинские огурчики, брусника, морошка, сливы… — «Моченое царство, Нептуново царство!» — искренно радовался Крылов, как вишни проглатывая огромные антоновки.

Царское гостеприимство

А вот что сам Иван Андреевич рассказывал об обеде у императрицы:

Что царские повара! С обедов этих никогда сытым не возвращался. Первый раз поехал и соображаю: какой уже тут ужин — и прислугу отпустил. А вышло что? Убранство, сервировка — одна краса. Сели, — суп подают: на донышке зелень какая-то, морковки фестонами вырезаны, да всё так на мели и стоит, потому что супу-то самого только лужица. Ей богу, пять ложек всего набрал. Сомнение взяло: быть может, нашего брата-писателя лакеи обносят? Смотрю — нет, у всех такое же мелководье. А пирожки? — не больше грецкого ореха. Захватил я два, а камер-лакей уж удирать норовит. Попридержал я его за пуговицу и еще парочку снял. Тут вырвался он и двух рядом со мною обнес. Верно отставать лакеям возбраняется. Рыба хорошая — форели; ведь гатчинские, свои, а такую мелюзгу подают, — куда меньше порционного! Да что тут удивительного, когда всё, что покрупней, торговцам спускают. Я сам у Каменного моста покупал. За рыбою пошли французские финтифлюшки. Как бы горшочек опрокинутый, студнем облицованный, а внутри и зелень, и дичи кусочки, и трюфелей обрезочки — всякие остаточки. На вкус не дурно. Хочу второй горшочек взять, а блюдо-то уж далеко. Что же это, думаю, такое? Здесь только пробовать дают?!

Добрались до индейки. — Не плошай, Иван Андреевич, здесь мы отыграемся. Подносят. Хотите верьте или нет — только ножки и крылышки, на маленькие кусочки обкромленные, рядышком лежат, а самая-то птица под ними припрятана и не резанная пребывает. Хороши молодчики!

А тут вижу — царица-матушка печаль мою подметила и что-то главному лакею говорит и на меня указывает… И что же? — Второй раз мне индейку поднесли. Низкий поклон я царице отвесил — ведь жалованная. Хочу брать, а птица так не разрезанная и лежит. Нет, брат, шалишь — меня не проведешь: вот так нарежь и сюда принеси, — говорю камер-лакею. Так вот фунтик питательного и заполучил. А все кругом смотрят — завидуют. А индейка-то совсем захудалая, благородной дородности никакой, жарили спозаранку и к обеду, изверги, подогрели!

А сладкое? — Стыдно сказать… Пол-апельсина! Нутро природное вынуто, а взамен желе с вареньем набито. Со злости с кожей я его и съел. Плохо царей наших кормят, — надувательство кругом. А вина льют без конца. Только что выпьешь, — смотришь, опять рюмка стоит полная. А почему? Потому что придворная челядь потом их распивает.

Вернулся я домой голодный-преголодный…