— Завтра у меня операция по резекции (удалению. — Ред.) желудка у онкобольного. Послезавтра — резекция поджелудочной железы с реконструкцией сосудов у пациента с опухолью. В конце недели буду делать научный доклад на конференции Европейского общества хирургии пищеварительного тракта — именно по операциям на поджелудочной, — описывает свой график хирург-онколог Игорь Хатьков.
Сейчас он встает к операционному столу в среднем три раза в неделю, выбирая самые сложные случаи. При этом уже много лет ведет разнообразную научную и образовательную работу. За что недавно был избран академиком РАН. В то же время врач и ученый руководит всей онкослужбой Москвы как главный внештатный онколог Депздрава столицы. И еще он директор Московского клинического научно-практического центра имени А. С. Логинова. Здесь мы и встретились с доктором Хатьковым, чтобы поговорить о борьбе против рака, проблемах и успехах в лечении. А также о том, как человек может успевать столько всего в разных сферах, быть одним из ведущих мировых хирургов в своей специализации. И при этом не выгореть, не подорвать собственное здоровье от стрессов и перегрузок.
РЕВОЛЮЦИЯ В ХИРУРГИИ.
— Игорь Евгеньевич, в интернете пишут, что в мире сегодня всего несколько хирургов владеют уникальной техникой операций при опухолях поджелудочной железы. И что вы один из них. Это правда?
— Нет. Сегодня таких специалистов уже больше. Но в свое время мы первыми в России начали применять малоинвазивную хирургию (то есть с минимальным травмированием. — Ред.). И на сегодняшний день у нас самый большой опыт по лапароскопическим операциям на поджелудочной железе в Европе.
— Когда вы провели первую такую операцию?
— В 2007 году. Вообще, этим не так много клиник в мире занимаются. Активно операции делают в США и Южной Корее. Но мало где объем такой, как у нас — приближается к 500 случаям. В силу этого наши публикации о накопленном опыте выходят в топовых мировых научно-медицинских журналах.
— Всегда считалось, что рак поджелудочной — один из самых тяжелых, плохо поддающихся лечению. Сегодня это уже не приговор?
— В онкологии кардинальным образом поменялись подходы по многим направлениям за последние нескольких десятков лет. Появилась таргетная терапия (когда лекарства бьют точно по определенным мишеням. — Ред.), иммунотерапия. Хирургия все больше и больше движется в сторону малой инвазивности. Очень серьезные успехи достигнуты в лечении опухолей различных локализаций.
Вопросы лечения поджелудочной железы действительно остаются одними из наиболее труднорешаемых в случае возникновения онкологических заболеваний. Надо понимать, что решение в онкологии всегда комплексное. Это и хирургия, и лекарственная, и лучевая терапия. За последние 10−15 лет появились новые схемы [лекарственной терапии], которые могут быть очень эффективны при раке поджелудочной. Плюс изменился хирургический подход.
— Если у больного 3−4 стадия — какой прогноз?
— На 3−4-й стадии при любых локализация опухоли прогноз хуже, чем когда мы выявляем рак на 1−2-й. Всегда есть определенный процент положительных результатов. В медицине везде проценты, как и в жизни. Сегодня отдельным категориям больных даже при запущенных стадиях рака поджелудочной мы можем обеспечить качественную жизнь на фоне терапии и существенно увеличить ее продолжительность. Если говорить про четвертую стадию, то основной расчет на лекарственную терапию.
О МАСТЕР-КЛАССАХ ДЛЯ ЕВРОПЕЙЦЕВ И МЕДИЦИНСКОМ ДИЗАЙНЕ.
— Вы упомянули о своем докладе на европейской конференции, а сейчас часто можно услышать, что российских врачей и ученых исключили из международных сообществ.
— По-разному, наверное, бывает. Мы долгие годы продуктивно общаемся с коллегами в рамках различных международных профессиональных ассоциаций. При этом обсуждаем только научные и медицинские вопросы. Сейчас ничего не изменилось.
Кроме того, у нас есть ряд совместных исследований с европейскими коллегами из разных стран. Практически все они продолжаются. Более того, ряд хирургов прислали нам письма, подтверждающие желание вместе дальше работать.
— Вы оперируете на сложнейшем оборудовании, роботизированных аппаратах — а что с их обслуживанием, ремонтом, расходными материалами зарубежного производства?
— На сегодняшний день никаких проблем нет. Все контракты выполняются, обеспечение не страдает. Сейчас у нас фактически закончены строительство и отделка нового корпуса. Мне кажется, это уникальный для нашей страны проект, он глубоко проработанный с участием лучших специалистов из разных стран мира. Оснащение там тоже из разных стран. И на сегодняшний день все поставки подтверждаются. Могут быть, возможно, изменения по времени из-за проработки новых логистических решений. Но у нас есть ощущение, что все сложится, будем продолжать работать.
— Почему новый корпус будет уникальным? Что там необычного?
— Незадолго до начала проектирования меня приглашали на конференцию в Гамбург, и я там оперировал (проводил мастер-класс для европейских хирургов. — Ред.) в новом здании одной из клиник. Там были очень ценные архитектурные решения. И специалисты, которые проектировали это здание, вошли в нашу российскую команду проектировщиков. Это немецкие медицинские технологи. Они изучали, как у нас все устроено, как двигаются больные, были даже на наших научных конференциях. И опираясь на полученные знания, погрузившись в атмосферу, принимали решения о логистике. Придумали, как сделать, чтобы пациентам было удобно, хватало лифтов, путей для перемещения оборудования
И еще мы вместе со специалистами продумывали медицинский дизайн. Видите, у меня среди груды книг на столе две книжки по медицинскому дизайну.
— А что подразумевает медицинский дизайн?
— В медицинском учреждении должна быть организована комфортная среда для человека. Чтобы на подсознательном уровне убирать тревоги, переживания. Нужны особенные сочетания цветов, определенная навигация. Малые архитектурные формы, внешние и внутренние. Эти вещи обсуждались. И надеюсь, что у нас получится создать спокойную и приятную атмосферу и для пациентов, и для врачей.
— Когда корпус начнет работать?
— Сейчас там уже начинается монтаж оборудования. Потом период наладки, лицензирование и так далее. Рассчитываем, что к концу года закончим.
«ДУМАЛ, ЧТО МЕДИЦИНА ЭТО ВРЕМЕННО, А ПОТОМ НЕ СМОГ ОТОРВАТЬСЯ».
— Скоро стартует приемная кампания в вузы. Соцопросы показывают: большинство родителей были бы счастливы, если бы их ребенок выбрал профессию врача. А вы помните, как у вас возникло желание стать врачом? И как ваши родители отреагировали?
— Родители не возражали (смеется). У меня в семье не было врачей. Только тетя медик. Вообще, мне кажется, в 17 лет человек редко осознанно выбирает: хочу вот это и все. У меня был достаточно широкий выбор. Поскольку учился в специализированной языковой школе, то рассматривал поступление в языковые вузы, экономические с международным акцентом. Но в итоге в силу разных причин они были исключены, и я начал готовиться в мединститут. Одним из ответвлений было еще желание поступить на факультет физико-химической биологии МФТИ, но туда подготовиться должным образом не получилось. Поступил в мединститут и сначала думал, что временно: подготовиться к поступлению в МФТИ на следующий год. Но месяца через два про этот план забыл, потому что учеба захватила.
— А что особенно увлекло?
— Когда ты узнаешь, из чего состоишь, анатомия, физиология — это интересно. Сначала я хотел быть терапевтом. На 4-м курсе появилась хирургия. Попробовал нейрохирургию, еще что-то. И остановился на абдоминальной хирургии (то есть операции на органах брюшной полости. — Ред.). Тут очень важен учитель. У меня это был Николай Егорович Долгушин. Придя на его дежурство посмотреть, как устроена хирургия вообще, я потом уже никуда не уходил.
«НЕ ПЛАКАТЬ РЯДОМ, А ДЕЙСТВОВАТЬ».
— В одном из интервью вы сказали, что это нормально, когда в детстве начинаешь чувствовать, что есть не только твоя боль, но и чужая. Хотя принято считать, что дети бывают жестокие, у них не развито сострадание в раннем возрасте. Когда вы почувствовали чужую боль?
— Помню летнее время, каникулы, класс 6−7-й. Кто-то из рабочего окружения родителей с тяжелой проблемой лежал в нейрохирургическом отделении. Он был из другого города. И один раз я заехал что-то передать. Увиденное меня потрясло. Это был молодой человек с полным обездвиживанием нижней части тела из-за травмы позвоночника. Другие послеоперационные пациенты с серьезными ограничениями подвижности, чувствительности и так далее. Все нуждались в уходе. Я стал приезжать каждый день, что-то возил постоянно. Не могу сказать, что чувствовал, как им больно. Но реагировать на боль можно по-разному. Сесть и плакать рядом. Или взять и действовать — без слез, но делать что-то нужное.
— То есть вы за деятельное сострадание?
— Да. За сострадание, проявляющееся в деятельности. Слова, наверное, тоже нужны в той или иной форме, но важно действие.
— Говорят, что хирурги циники. Откуда это взялось, на ваш взгляд?
— Есть стереотип действия. И он в какой-то степени рождается от деятельности. От хирургов требуется твердость принятия решений, порой экстренность. Когда я пришел из терапии в хирургию, то стал по-другому себя вести, разговаривать по-другому. Можно ли это называть цинизмом? Не знаю. Если и можно, то в большей части здоровым цинизмом.
ПИЩА ДЛЯ РАКА.
— Кстати, о стереотипах — вы могли бы как онколог и специалист по органам пищеварения объяснить: насколько в самом деле питание влияет на развитие рака?
— Еще Гиппократ говорил, что есть болезни от факторов внешней среды, а есть — от образа жизни. На основании крупных научных исследований определены именно пищевые факторы, которые повышают риск развития рака. Это не миф, а доказанные наукой факты.
— Можно выделить три главные ошибки в питании, которые провоцируют рак?
— Во-первых, дефицит клетчатки. То есть овощей, фруктов (если коротко, то нехватка клетчатки затрудняет нормальное опорожнение кишечника, продукты пищеварения застаиваются, повышается риск опасных мутаций в клетках. — Ред.). Во-вторых, злоупотребление солью. Известно, что заболеваемость раком желудка значительно снизилась после того, как появились холодильники и люди перестали засаливать пищу. Соль доказанный фактор риска развития рака желудка.
И третье — переработанное красное мясо. Мы видим, что в регионах, где жители в большей степени склонны к мясному рациону, больше злокачественных опухолей прямой кишки.
— А как же шашлыки? Вы их не едите?
— Ем очень редко. В целом раз-два в неделю употреблять красное мясо нормально. Но отварное, конечно, лучше, чем шашлыки.
КАК СПРАВЛЯТЬСЯ СО СТРЕССОМ.
— Сейчас многие жалуются на стресс, апатию, депрессивное настроение. У вас как хирурга-онколога, директора крупного медцентра и начальника онкослужбы Москвы наверняка стрессов хоть отбавляй. Как справляетесь?
— Есть такое высказывание Камиля Писсарро: страдание подчиняет себе только бездельников. Поэтому выход из любого стресса — в действии. Но не бездумном, а целенаправленном. Любая профессиональная деятельность, любая деятельность, направленная на личностное развитие является защитой от стресса. И в этом плане медицина, мне кажется, очень хорошая область, потому что при любых ситуациях, общественно-политических потрясениях и сложностях у врача всегда есть дело. Можно даже сказать миссия. И в любой профессии так: делай, что должен, и пусть будет, как будет. Ты можешь решить какие-то проблемы, а какие-то не можешь. Делай то, что можешь. Ну и, конечно, важно не забывать отдыхать.
— Какой отдых лучше?
— У всех по-разному. У меня, например, спорт. Ну и, с другой стороны, смена деятельности в пределах рабочего дня. У меня есть административная работа, есть хирургическая, образовательная. Смена занятий, общение с коллегами, друзьями — те вещи, которые обязательно должны быть. Нельзя 24 часа в сутки заниматься чем-то одним.
ПЕРСПЕКТИВЫ.
Правда ли, что онкохирургия достигла потолка.
— Есть такое мнение, что в борьбе против рака у лекарственной терапии и у лучевой еще есть резервы для усовершенствования. А вот хирургия достигла вершин, потолка и дальше развиваться просто некуда. Вы согласны?
— Сегодня в хирургии мы можем делать то, о чем лет 15−20 назад и помыслить не могли. Взять те же малоинвазивные операции. В конце 90-х — начале 2000-х их уже широко применяли для лечения доброкачественных патологий — при желчекаменной болезни, в гинекологии
Но постепенно лапароскопические операции стали применяться при раке прямой кишки, желудка. Удаление опухолей в поджелудочной и печени технически самое сложное, требует очень серьезных навыков. И здесь, конечно, у нас резервы для дальнейшего развития есть. Врачи — и наши, и зарубежные, для которых мы проводим обучение — хотят знать, как подойти к достойному уровню выполнения таких операций. Так что здесь стоит вопрос масштабирования, расширения применения сложных технологий.
Второй момент — благодаря успехам лекарственной терапии опухоли, которые раньше были неоперабельны, удается затормозить или даже уменьшить. И тогда мы понимаем, что можем убрать опухоль полностью, где бы она ни находилась. Пациент становится операбельным. И чем дальше будет развиваться лекарственная терапия, тем больше будет хирургических возможностей для удаления даже самых сложных опухолей.
Наконец, развиваются трансплантационные технологии. Вопрос донорства для онкопациентов, у которых удалены органы, очень сложный. Мы можем сделать тяжелую операцию, пересадку той же печени, а метастазы все равно распространятся в других органах. Ведь рак это системное заболевание.
Так что в онкологии, как и в других специальностях, и вообще в жизни, нужно все продумывать, анализировать, учитывать все риски. И двигаться дальше.
— Какая у вас мечта?
— Наверное, чтобы все серьезные онкологические операции выполнялись в высокоспециализированных центрах, в коллективах врачей с большим опытом. Над этим мы сейчас и работаем.
ДОСЬЕ «КП».
Игорь Евгеньевич Хатьков с отличием закончил Саратовский государственный медицинский институт по специальности «лечебное дело». Проходил дополнительное профессиональное образование в Швейцарии, Бельгии, США, Швеции, Франции. Стал одним из пионеров в лапароскопической хирургии в онкологии в России. Сегодня возглавляет Московский клинический научно-практический центр имени А. С. Логинова Департамента здравоохранения Москвы. Главный внештатный специалист-онколог Депздрава. Академик РАН, доктор медицинских наук, профессор.
