Эти слова из песни Владимира Высоцкого крутились у меня в голове на протяжении всего трехчасового разговора.
Мы встретились в Краснодаре в кафе на Тургенева. Мимо шумел обычный поток машин. Официант привычно принял заказ. Кто-то посигналил, куда-то торопясь. Света, очевидно стесняясь моего изучающего взгляда, что-то искала в сумочке. А я сидел и не знал о чем спросить молодую и красивую девушку, которая почти полгода провела «за ленточкой» и скоро снова едет на фронт. Вопрос получился идиотский: «Почему вы пошли на фронт?».
Как мама.
— Меня об этом часто спрашивают, но я так и не пойму, что должна отвечать. Моя мама в составе авиационного полка прошла вторую чеченскую кампанию. Помню, как она уходила, хотя мне было всего семь лет. Она обняла меня и сказала: «Доченька, я обязательно вернусь. Обещаю». И вернулась. А я с бабушкой ее ждала. Конечно, я мало что понимала, но всегда знала, что моя мама защищает Родину. Хотя тогда, в начале 2000-х, это было вообще непопулярно, но я всегда гордилась, зная, что мама все делает правильно, для людей. И профессию врача я выбрала, чтобы помогать другим.
— Еще раз: но почему именно вы выбрали СВО?
— Не было вариантов. По крайней мере, для меня. Понимаете, вот мы сейчас сидим с вами в кафе, в мирном городе, который живет своими заботами, далекими от бомбежек, разрушенных домов и людей, не знающих, переживут ли они этот день или нет. Здесь все воспринимается не так. Даже я не могу соединить в голове эту реальность с той. Но 24 февраля (2022 года: прим. авт.) для меня все изменилось. В четыре утра я получила сообщение от моего друга-военного летчика: «Война. Началось. Я полетел». Символично, правда, что в четыре утра. Потом в СМИ сообщили о начале СВО. И я уже тогда решила, что должна идти туда.
— А почему пошли только в октябре прошлого года?
— Надо было решить массу бытовых вопросов. У меня очень болела мама и кроме меня за ней было некому ухаживать. Как только ее состояние стабилизировалось, взяла академический отпуск с последнего курса нашего мединститута и пошла добровольцем как медик. Приняли сразу, потому что за плечами у меня был немалый опыт работы в скорой помощи.
— Все же так и не могу понять, что стало спусковым крючком для принятия решения? Остался год до диплома врача, и, насколько я знаю, вы хорошо учитесь. Кроме того, у вас успешно складывалась карьера фотомодели. Сами же сказали, дома много забот. Но вы пошли добровольцем.
— Фотомодель — это как будто и не со мной было. А насчет добровольца — еще одно верное решение в моей жизни. Первое — стать врачом. Второе — пойти на СВО. Единственное, о чем жалею, не все успела сказать своей маме. На днях было 40 дней как ее не стало.
Все по правде.
Молчим. Света извиняется за слезы. Я уткнулся в чашку чая, не зная, что сказать.
— К смерти нельзя привыкнуть. К ней меняется отношение в зависимости от обстоятельств, но она всегда рядом. Когда не стало мамы, думала, что сойду с ума. До сих пор снится, что я ее спасла, а утром просыпаюсь и понимаю — нет. Ведь я ее два раза успешно реанимировала, а в тот самый момент не смогла. Сейчас у меня никого из родных не осталось. Наверное, нужно время, чтобы боль притупилась, а пока это очень тяжело принять. Но я вернулась, как обещала маме. Мы держим слово, — Света убирает слезу с ресницы. — Я знаю, что она поступила бы точно так же в этих обстоятельствах. Мама рядом.
— А как меняется отношение к смерти там?
— Это для философов вопрос. Мне посчастливилось застать ветеранов Великой Отечественной войны. Абсолютно все они были бесконечно добрыми людьми. Сейчас я понимаю почему.
Как начальник медицинской службы, каждый день борюсь со смертью. Да любой санинструктор, который вытаскивал раненых из «красной» зоны скажет, что там не стоит вопрос: можешь или нет? Есть слово: надо. Это потом, в безопасности, приходит понимание, что могли убить. Притом, что нацики целенаправленно стреляют по медикам. Но это ничего не меняет: должна спасти — спасай. Человек, который близко и долго находится рядом с опасностью, воспринимает вероятность собственной гибели иначе. Не сказать, что легче, но приходит определенный фатализм. Хотя это совершенно не касается тех, кто рядом. Каждый боевой товарищ, именно так, тебе родной и ты готов отдать за него все. Тут, в кафе за чашкой чая, это звучит пафосно. А там об это не говорят — и так понятно.
Я очень люблю поэзию. Особенно нравятся строки Юлии Друниной:
"Я не привыкла, чтоб меня жалели,
Я тем гордилась, что среди огня.
Мужчины в окровавленных шинелях.
На помощь звали девушку —.
Меня…".
В одном из подвалов «за ленточкой» на стене я это написала. Очень точно сказано. И еще зеленкой добавила: «Будем жить».
— У вас позывной «Катана». Любите аниме?
— Вообще позывные выбирают, но «Катана» предложил командир. Про позывные можно целый роман написать, это отдельная форма искусства.
— Женщина на войне — тоже огромная тема…
— Опять же возвращаясь к разговорам с ветеранами Великой Отечественной войны. Женщины вспоминали не подвиги и обстрелы, а рассказывали о самой главной проблеме — негде помыться. Сейчас с этим, возможно, легче, хотя, конечно, не сравнить с мирными условиями. Наверное, и я, если доживу до старости, буду об этом рассказывать, потому что память, щадя человека, фильтрует воспоминания.
Острее катаны.
— Вы согласились на встречу, не прячете лицо — не боитесь мести?
— Мстить может человек, который имеет на это право. У нациков такого права нет. Они могут только убивать исподтишка, как Владлена Татарского. Он — настоящий человек и никого не боялся. Конечно, я уже на прицеле у нациков давно. Мои данные они не раз выкладывали на интернет-ресурсах. Регулярно угрожают. Поэтому «за ленточкой» всегда хожу с двумя гранатами — для врага и для себя. Это не бахвальство, а реальность. Мне в плен попадать нельзя. Но что это меняет? Я воюю за свою страну, а значит права. Знаю, что в обществе неоднозначное отношение к СВО. Есть «нетвойнисты», которым стыдно. Таким я бы посоветовала съездить хотя бы в Мариуполь — там спокойно. Пусть им жители расскажут как «азовцы» мирных жителей, включая детей, как в тире расстреливали. Или с нашими ребятами, которые из плена вернулись, пусть поговорят. Нам на позиции иногда флешки с записями пыток нацики с беспилотников сбрасывают. Пугают. Я насмотрелась, потому иллюзий не питаю и твердо уверена, что за нами правда. Мы — другие.
— За то время, которые не была дома, что изменилось, по-вашему?
— Не знаю. Мне кажется, не очень многое. Здесь, впрочем, как и везде, люди не вполне осознали, что мир становится другим. Мы живем в моменте, который меняет историю. Наверное, в полной мере это можно будет осознать через годы. С другой стороны, люди постепенно начинают принимать реальность. Это чувствуется хотя бы по той помощи, которую шлют бойцам со всей страны. Видели бы вы лица ребят, когда они читают детские письма. Мужики, которые видели гибель друзей, плачут, глядя на рисунки. Вот за это мы и бьемся. Чтобы не пришлось этим детишкам узнать, что такое нацизм.
— Готовясь к встрече, посмотрел несколько стримов с вашим участием. Некоторые комментаторы писали, что не может женщина на войне так хорошо выглядеть…
— Часто такое говорят. Мол, невозможно быть в окопе с макияжем. Ну что сказать, не верите и пусть. Привыкла выглядеть хорошо. Ребята на меня смотрят и у них настроение другое. Вообще, в этом нет никакого секрета. Надо только уважать себя, ведь нарисовать «стрелки» — минутное дело. Еще Пушкин говорил: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей».
А насчет стримов, так меня больше трогают другие темы. Недавно парень написал, что хочет на СВО, но знает, что трус. По своему опыту скажу, что именно он точно трусом не является. Если ты задаешь себе вопрос: Могу ли я? Значит есть в тебе тот самый стержень, который делает из тебя человека. Надо просто немного заглянуть вперед и ответить на вопрос твоего будущего ребенка: «Где ты был, когда шла специальная военная операция?» А этот вопрос обязательно будет.
Владимир Высоцкий: «И когда наши кони устанут под нами скакать, И когда наши девушки сменят шинели на платьица, — Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять!».
