Великая битва
I
К югу от Франкфурта, по обе стороны Одера, тянется невысокая, метров в десять, дамба, предохраняющая поля от разливов и регулирующая течение реки. Дамба давней работы: нависшие, угловатые ветлы, растущие у ее подошвы, достигают иногда двух обхватов. Тонкие, молодые их листья — в голубой игре ветра, и смиренные тени их скользят по нашей машине, когда мы пробираемся вдоль дамбы к лодочной переправе, чтобы попасть на западный берег в район нашего плацдарма.
Течение Одера быстрое. Гребцы налегают на весла. Мелькает мимо крошечный островок, покрытый пушисто-синими лозами. Посредине островка — яма: в полдень сюда попал снаряд, но мокрая земля уже осела, и ямы почти не видно. Только изломанные, искромсанные ветки чертят путь взрыва.
«Он часто подбрасывает сюда, — говорит гребец, — да ведь лодка увертлива. В лодке жить легко: и ехать не путем, и кормить не бензином, и гнать не кнутом…».
Гребец, как и все встречные, разговорчив. Но люди здесь разговорчивы по-особому. Это не бесплодная, скверная болтливость, а стремление передать вам свои хорошие качества, глубокие думы. Мне кажется, что люди здесь хотят передать вам о человеческом подвиге такое, чего вы не знаете и о чем слабо догадываетесь.
И, пока плывем в лодке, вглядываясь в противоположный берег, в изрытую дамбу, где расположилась дивизия, где рядом с орудием землянка политотдела, а с землянкой — стойло для коня или укрытие машины, где дамба поделена на некое подобие клетей, мы рассматриваем эти каракули войны, сопровождающие нас гребцы рассказывают о форсировании Одера.
День был холодный, лохматый, в надменно-серых тучах. Земля была мерзлая, холодная, грязная, и, однако, пришлось покинуть ее, чтоб под пулями и снарядами немцев перебираться на тот берег. Горька война, но горечь ее преодолевается и побеждается упорством и знанием. Так был побежден Одер.
В числе других, на самодельном плотике, форсировал Одер старший сержант Абатуров. Он переплыл реку, выскочил на берег и увидал глубокий канал. За каналом — насыпь, и оттуда бьет немецкий пулемет, и поблескивают огоньки его выстрелов, как чешуя. Но, как у рыбы не мясо, так и чешуя не перья, и не улететь тебе от нашего гнева, фашист!
Абатуров бросился в ледяную воду, глотнул ее горечи, победил ее, переплыл канал и пополз вдоль скользкой насыпи. Он подкрался к немецкому пулемету, навалился телом на его ствол. Наступила короткая тишина: короткий и бессмертный миг жизни, который осталось прожить Абатурову, потому что тело его было пронзено пулями. Что вспомнил он? О чем он подумал? Он вспомнил свою прекрасную Родину. Он как бы встал перед ней во весь свой рост, и он крикнул бойцам, которые ползли за ним, слова, священные для нашей Родины, являющиеся воплощением творческих сил нашей Родины. Он крикнул:
Вперед, за Сталина, ребята!..
Будь же бессмертно цветуща жизнь народа, породившего и воспитавшего такого сына!..
Переплыли на лодках, на плотах. Начали наводить переправу. Тем временем артиллерия долбила вражеский берег. Немцы отвечали довольно усердно. Укладывая доски штурмового мостика, командир взвода лейтенант Агафонов торопил:
— Попробуем-ка еще быстрей, друзья! Что касается его, так он бьет с натугой теперь; ему теперь через тын да в яму! У него жизнь, как бутылка, теперь: головы нет, а горло цело. Клади доски быстрей, друзья. Кладем верную дорогу на Берлин!
Так стояли они, подбадриваемые шутками лейтенанта, долгие часы в воде, ползуче-ледяной, под промозглым и пасмурным ветром. Стояли с писаными мертвенно-серыми лицами, вбивали колья, стлали доски под разрывами снарядов, стояли, думая о тепле, которого, казалось, откусили бы и от камня. Стояли — не подумали уйти. Мало того, переправа была готова раньше срока.
Будь же бессмертно цветуща жизнь народа, породившего и воспитавшего таких детей!
Рванули к дамбе. Немцы укрепились.
— Ну что ж? Река за нами, — сказал парторг младший лейтенант Жаров. — Остается, выходит, только один верный путь — на Берлин.
А к дамбе прибывают новые группы от немцев. Пулемет противника заработал на фланге. Он может помешать нашему движению к дамбе. Под пулями немцев командир Рябцов бросился к пулемету. За ним автоматчики — Кукушкин и Котлун. Они подползли сзади к дзоту. Рябцов бросил туда гранату. Немецкий пулемет умолк. — На дамбу, друзья! Отсюда виднее Берлин.
Ворвались. Дамба космата от боя, от взрывов, от криков. Бой таков, что оставшихся в живых немцев вытаскивают из окопов за шиворот.
Звенящим от волнения голосом говорит о завоевании плацдарма за Одером младший сержант Моревин:
— Мы прошли вперед через множество вражеских трупов! Мы шли на Берлин. Видны дорога, обсаженная деревьями, и обширный луг — и дальше опять вода. Километрах в полутора отсюда немцы взорвали плотину. Вода хлынула на луг. Наш плацдарм, завоеванный с таким трудом, мог быть затоплен.
И тогда отдан был приказ — выбить немцев из района взорванной плотины. Выбить — заделать брешь.
После ожесточенного боя немцев выбили, а брешь начали заделывать. Подвозили на лодках бетон в мешках. Бутили два дня. Забутили. Вода остановилась и начала сбывать. Однако передний край проходил по воде, и там, в легкой бархатистой дымке, впереди, среди разлившихся вод, сидит наша передовая рота.
Вскоре после того, как пролом был сделан, на плацдарм доставили фильм «Сердца четырех». Наступили сумерки. Пора бы смотреть фильм. Но как раз в это время немцы начали обстрел наших позиций. Бойцов от взрывов закрывала и защищала плотина. Воды разлившегося Одера плескались у подножья ее. За плотиной, по направлению к западу, расстилался луг. Как бы превосходно было растянуть над этим лугом экран и смотреть фильм. Но луг не только обстреливается, он и был виден немцам! Ни движок, который дает электричество, ни тем более экран нельзя вынести за плотину, в это обстреливаемое пространство. Неужели отправить фильм обратно? Неужели махнуть на искусство?
Нет. Фильм надо посмотреть. Придумаем.
И придумали. Так как расстояние между экраном и зрителем, расположившимся на плотине, было слишком коротким, то экран укрепили среди лоз, на воде, на… самом Одере. Движок втиснули в углубление. Смотрели. Правда, текст фильма заглушался порой звуками стрельбы, но его восполняли воображением… Я стою на плотине, где смотрели фильм.
Воды уходят. Луг обнажается.
II
Горят леса. Собственно, горят не леса — деревья еще в весенней влаге и не загораются, а горят мох, сухая, прошлогодняя трава, сучья, все, что скопилось у подножья деревьев. Однако дыма много, и часто в глубине леса видишь бойко ползущие ручьи пламени. От дыма придорожная трава кажется особенно четко зеленой. Небо во мгле, а солнце — огромное и какое-то холодно-оранжевое.
Мы возвратились с плацдарма и стоим теперь на террасе сельского дома, выходящего в сад. По тропинке возле куста сирени бегает ручной ежик. Три генерала — командующий армией, командующий артиллерией армии и член Военного совета армии — вышли сюда, к нам, на минутку отдохнуть после длинного совещания. Завтра — штурм укрепленных позиций противника на западном берегу Одера. Наводятся переправы, подвозятся войска, стягивается артиллерия. Завтрашний день начнется артиллерийской симфонией, где лейтмотивом будет «К Берлину, товарищи! К Берлину! В Берлин!».
Командарм — седой и стройный. Командующий артиллерией — широкоплечий, грузный, в молодости бывший бурлаком и грузчиком на Волге, с массивным лицом, словно двумя взмахами резца вырезанным из гранита. Член Военного совета — темноусый украинец с бархатными глазами. Все они одинаково бледны от волнения, все они погружены в напряженные думы.
И вдруг, видимо, уловив общие мысли, командарм говорит: «А знаете, я видел Льва Толстого. Мой отец был начальником железнодорожной станции неподалеку от Ясной Поляны. Толстой почти каждый день приезжал на станцию верхом за газетами. И каждый день я, мальчишка, выбегал на крыльцо, чтоб встретить его. Он ездил на маленькой лошаденке. Я не успею сказать: “Здравствуйте, Лев Николаевич”, как он уже снимет шляпу и легкими быстрыми шагами идет к станции…».
И командарм смотрит в сад. И всем нам кажется упоминание о Льве Толстом таким уместным, таким понятным и таким трогательным, словно где-то здесь, за кустами воздушной сирени, прошла его тень. Нынче все — от командарма до бойца — под впечатлением от огромной ответственности приближающейся битвы, в которой сыны Великой Отчизны будут защищать от фашизма культуру не только нашей страны, но и жизнь и культуру всего человечества, а кто лучше Льва Толстого мог понять и воспеть величие битвы за счастье человечества?..
III
Вчера я встретил полковника Аралова. Это высокий, слегка сутулый человек с мягкими манерами и тихим голосом. Перед войной он был заместителем заведующего Литературным музеем в Москве. В 1941 году этот старый революционер пошел добровольцем в ополченческую дивизию. Улыбаясь, он говорит:
Я проделал блестящий путь — от Москвы-реки до Одера, и в одной и той же армии.
И он добавляет, относясь с мягкой иронией к своему возрасту: «А также не менее блестящую карьеру — от рядового до полковника».
Сейчас он начальник трофейного отдела армии. Он с гордостью говорит, что армия, где он служит, за время войны собрала и отправила тылу свыше ста тысяч тонн металлолома.
Окно его узкой и длинной комнаты выходит во двор помещичьего дома. За сараями и деревьями блестит капризно вода: не то речка, не то озерко. Окно открыто. Ласковый и пахучий запах молодой травы доносится сюда.
Вокруг — на столе, диване и просто на полу — книги, картины, китайская резьба по слоновой кости. Все это было награблено немцами, и все это найдено нашими бойцами. Аралов показывает нам собрание гравюр из Павловского дворца. Затем он бережно достает небольшую книгу в кожаном переплете, темно-коричневом, жирном на ощупь. С особым, игольчато-колющим чувством берешь эту книгу. Очарование времени, очарование гения охватывает вас.
Это — первое издание труда Коперника. Это — первый удар в великий колокол возрождения, удар мощный, удар, сделанный рукою славянина.
И после того, как мы вдоволь нагляделись на Коперника, полковник подает нам «Колокол» Герцена.
Гений Коперника, гений Герцена, гений всего того, что освещало мир, хотел растоптать немецко-фашистский сапог. И здесь, на берегу Одера, советский воин, отбросив прочь немца, нашел, встретился и с гением Коперника, и с гением Герцена.
Полковник говорит:
— Собирать запрятанные немцами наши предметы искусства оказалось не так легко. Бойцы привыкли собирать танки, орудия, машины. Увидит — сейчас же сообщит своему командиру. А увидит статую, картину или книги, пройдет мимо, поделившись мнением только среди своих. Но стоило лишь провести небольшую разъяснительную работу, как люди мгновенно переключились. Теперь сообщают обо всем. У людей обнаружился вкус к отысканию наших картин и вещей.
— Пожалуй, это и не так трудно, — говорит кто-то из нас. — Живопись у немцев ужасная, аляповатая. В любую квартиру войди: одни и те же цветные репродукции в золотых рамах, одни и те же изречения насчет того, что жена должна почитать мужа и блюсти дом.
— Да, — говорит, улыбаясь, полковник, — на этом унылом коленкоровом бархатом выделяется наше искусство мы постараемся вернуть его нашей стране, куда б его немцы ни запрятали.
Неусыпно, священным чувством ненависти к врагу, умением воплощать это чувство в дело, то есть полностью уничтожать и громить врага, полны, как никогда, эти дни ярой сечи, великой битвы, гигантского наступления на Берлин, на мутно-мглистое, душное и несносное, как ядовитый туман, логово фашистского зверя.
IV
Он пришел, этот день наступления.
Пятый час утра. Скоро начнется артиллерийская подготовка. Но пока тишина такая, что, кажется, пролети мошка, и ту услышишь. К тому же над рекой и ее окрестностями разлит, как масло, липкий туман: смесь речных испарений и дыма.
Иду по ходам сообщений к наблюдательному пункту. Ноги вязнут в жидком, как мука, песке; руки задевают доски, которыми обит ход. Иду долго — наблюдательный пункт на высоком холме.
Тесная комната. Вместо окна — щель шириною с ладонь и длиною метра два. Несколько прошлогодних сухих стеблей травы еле заметно колышутся возле щели, а за ними угрюмая, сырая мгла. Сквозь мглу доносятся откуда-то голоса, но, кто и о чем говорит, непонятно. Оказывается, разговаривают наши бойцы. В два часа ночи им сообщили о наступлении.
— Как они приняли эту весть?
— Давно, говорят, ждали. Пора.
Превосходство сил, моральное и физическое, явственно слышится в их ответе. Рассвет прибывает по капле. Досадная, белесая мгла, словно кляча, ползет над Одером, уже слегка отличимым от берегов. Как и других, меня иголками колет забота: а вдруг немцы, узнав о наступлении, покинули траншеи и увели свою артиллерию?
И вдруг будто сбросили воз дров над головой. Холм вздрогнул, как куст. Посыпался из щелей песок, на секунду запорошив глаза. Где-то, на каком-то гребне жарко полыхнули гвардейские минометы. Источники света ринулись в небо, сразу определив его глубину. Земля тряслась в железном, безудержном грохоте. Передо мной встал воплощенный бог войны — сталинская артиллерия заговорила!
Сорок минут через этот млечный путь белесой мглы пробивала артиллерия дорогу нашим войскам. Она сверкала молнией, падала громом, она превращала пространство в кипящий котел воды и пламени, она вскрывала землю — и ни в каком колодце, конечно, не укрыться врагу! И, когда над смутно причудливым Одером на мгновение из туч показалось солнце цвета желтой меди, наши войска пошли в атаку.
Они шли лесными массивами, среди топких лугов, по каналам, по дорогам, среди мин, среди разбитых немецких орудий, повозок, машин. Они прошли траншеи, ворвались во вторую линию. Они шли, как наводнение, разбивая у немцев не только технику, но и все надежды на какой-либо успех.
Немцы открыли шлюзы на одном из каналов, чтобы затопить населенный пункт, в который ворвались наши бойцы. Но бойцы, простые русские солдаты, первыми среди них были сержант Кузнецов, ефрейтор Волокушин и младший сержант Артемьев, под убийственным огнем пробрались к шлюзу и закрыли его. На канале Одер — Шпрее немцы хотели взорвать мост. Бойцы двинулись так стремительно, что немцы оставили мост и убежали.
Мы пересекли железнодорожный путь и вышли на холм. Клеверное поле перерыто окопами, на желтом песке лежит трубка от «Панцерфауста», а возле бетонного колпака — три трупа немецких солдат. Непогода, кажется, окончилась. В небе легкие, бледные и пушистые, как лен, облака. Проносятся самолеты. Наши летчики помогают пехоте штурмовать Франкфурт-на-Одере. За лазорево-синим лесом.
Встают оранжевые клубы взрывов. Возле холма шоссе. По нему движется грузовая машина. Несколько легко раненых бойцов сидят в ней. Какая-то неисправность в моторе. Шофер остановил машину. Конногвардеец в кубанке поравнялся с машиной и спрашивает:
— Ну как пехота, Франкфурт?
— А, берем. А как, казак, Берлин?
— Уже через плетень перелезли. Скоро в Рейхстаг войдут, — отвечает тот и, поправив черную кубанку, отъезжает.
Пехотинец смотрит ему вслед и говорит:
— Оно верно: на немце теперь, как на камне, нету цвета. Хорошо!.. — И лицо его засияло таким томительно сильным чувством свершенного подвига, что ради того, чтоб увидеть это чувство, стоило и жить, и трудиться, и терпеть любые лишения, и идти бог знает как далеко!
На искристом циферблате вечности сквозь близкую и легкую дымку времени отчетливо виден час, когда безжизненно упадет гитлеровская Германия.
Этот час видит весь мир.
Уличные бои в Берлине
Битва в Берлине не смолкает ни на одну минуту. Чем ближе к центру германской столицы продвигаются наши бойцы, тем яростнее становится сопротивление немцев. Они вводят в бой свежие силы, большое количество артиллерии и танков. На окраинах немало уцелевших зданий, превращенных в сильные опорные пункты. В центре уцелевших домов значительно меньше. Разрушенные здания — настоящие крепости.
Нашим бойцам приходится затрачивать колоссальные усилия для того, чтобы пробить себе путь вперед. Борьба идет за каждый дом, этаж или комнату. Оборона построена так, что каждый квартал взаимодействует с соседним. Пробиться через улицы на первый взгляд невозможно: они перекрываются многослойным огнем — артиллерийским, пулеметным и автоматным. Наиболее угрожаемые направления защищаются подразделениями эсэсовцев, имеющих на вооружении фаустпатроны.
Но все трудности уличного боя умело преодолеваются нашими славными воинами. Вот один из бесчисленных примеров их доблести и находчивости. Командиру стрелковой роты старшему лейтенанту Джамбекову удалось пробиться на край одного квартала. Дальнейшее движение было приостановлено сильным огнем пулеметов и артиллерии противника.
Внимательно изучив обстановку, командир роты убедился, что огромный полуразрушенный дом на перекрестке является здесь главным опорным пунктом противника. В подвале дома немцы установили два орудия, а на разных этажах — пулеметы, которые простреливали фланговым огнем поперечную улицу. По той же улице справа и слева били самоходные пушки. Продольная улица, ведущая к центру, тоже прикрывалась огнем нескольких орудий. На обеих улицах немцы устроили баррикады из врытых в землю бревен.
Командир роты принял решение просочиться в квартал, занимаемый немцами, и с фланга штурмовать их опорный пункт в угловом доме. Но по продольной улице к бойцам роты не могли подойти ни артиллеристы, ни танкисты. Пересечь поперечную улицу было невозможно из- за сильного флангового огня немецких пулеметов и самоходной пушки.
Тогда старший лейтенант приказал пробить в каменных стенах бреши и подтянуть два приданных роте орудия. Старшему же сержанту Калабухову с тремя бойцами командир поручил отыскать немецкую самоходку и уничтожить ее расчет. Обе эти задачи были быстро решены. Саперы, проделав бреши в каменных стенах, подтянули орудия и открыли по врагу сильный огонь.
Самоходная пушка немцев, стоявшая в витрине магазина, была обнаружена и выведена из строя, а расчет ее уничтожен противотанковыми гранатами. Первый взвод, а потом и вся рота пересекли поперечную улицу и заняли в одном дворе небольшой плацдарм. Отсюда стрелки начали пробиваться на противоположный конец квартала, имея приказ выставить там прикрытие и атаковать немцев, засевших в угловом доме. По дороге нашим бойцам, для того чтобы протащить за собой пулеметы и минометы, пришлось еще примерно в 15 местах пробивать стены дворов и домов.
Командир роты Джамбеков начал атаку утром. Однако только к вечеру его бойцам удалось подойти к угловому дому. На преодоление расстояния в 50−60 метров роте потребовалось около 12 часов. Вечером бойцы начали штурм дома. Артиллеристы били по опорному пункту немцев с противоположной стороны улицы. Стрелки атаковали его с тыла.
Вначале была захвачена центральная лестничная клетка, и удалось очистить среднюю секцию дома. Затем пробивались стены, и стрелки, расчищая себе путь гранатами и автоматными очередями, стали проникать в крайние секции здания.
Лишь через сутки, к следующему утру, задача была целиком выполнена. Теперь сильный опорный пункт немцев представлял собой дымящуюся груду развалин. В подвальных этажах захваченного дома разместились на отдых бойцы роты старшего лейтенанта Джамбекова. Треть квартала была завоевана. Затем дело пошло сравнительно легче, и второй роте удалось за короткое время через дворы пробиться к следующей поперечной улице.
Так, шаг за шагом, продвигаются наши бойцы вперед, выбивая немцев из многоэтажных зданий, превращенных в сильные опорные пункты. Маневрируя в лабиринте тесных, похожих на колодцы дворов, бойцы атакуют противника, наносят ему одновременные удары с фронта, тыла и флангов, а ворвавшись в дома, наступают снизу вверх и сверху вниз.
В полевой обстановке командир роты или батальона может многое видеть лично. В уличном бою, особенно в таком большом городе, как Берлин, обзор чрезвычайно сужен. Поэтому в мелких подразделениях важную роль играют связные. Они передают распоряжения командира, докладывают ему при возвращении о том, где и как действуют бойцы.
Мне довелось побеседовать с красноармейцем Жмурко, работавшим связным у командира батальона. За день боев ему приходилось под непрерывным огнем врага много раз передавать приказы своего командира. Жмурко говорит:
— Я облазил много домов и дворов в поисках командиров, которым должен был передать приказы. Не раз при этом мне приходилось драться с немцами, чтобы пробить себе дорогу. Но я успевал все сделать вовремя.
Жмурко пришел в Берлин из города Зенькова на Полтавщине и, подобно многим советским воинам, вкладывает теперь свой труд в благородное дело разгрома фашизма.
На площадях, скверах и участках, где дома разрушены, основная тяжесть борьбы ложится на плечи наших артиллеристов и танкистов. Здесь более широкий обзор, и они имеют возможность могучим огнем диктовать свою волю врагу. Используя укрытия, артиллеристы подавляют огневые точки противника и пробивают дорогу пехоте. Немцы, имея значительные резервы, на некоторых участках переходят в контратаки. Они бросают в бой пехоту, танки и всеми силами стремятся расколоть фронт нашего наступления. Советские артиллеристы умело отражают контратаки врага.
Многочисленные заводы и фабрики, громадные жилые здания позволили немцам создать в Берлине прочные оборонительные сооружения. В них размещены отборные войска. Сопротивляются гитлеровцы с отчаянием смертников. Но советские воины искусно ведут уличные бог. Ворвавшись в город с нескольких направлений, они шаг за шагом продвигаются вперед и теснят немцев к центру.
Значительная часть Берлина уже освобождена. Река Шпрее форсирована. Но трудностей впереди еще много.
