Преступления, которые совершили в 1942—1943 годах на воронежской земле оккупанты из разных стран Европы, наконец, могут получить залуженную юридическую оценку. Областной суд рассматривает дело о признании этих событий геноцидом — сознательным убийством сотен тысяч людей, уничтожением культуры и исторической памяти нашего народа. Историки, выступавшие и на страницах «АиФ-Черноземье», давно считают, что формулировка должна быть именно такой. Какие же доказательства ложатся в основу страшного обвинения?
«Отделаться от населения».
Бывают совпадения, наполненные особым символизмом: от обвинения в суде выступает прокурор Руденко — тёзка главного советского обвинителя на Нюрнбергском трибунале.
Действительно, идущий процесс можно с полным правом назвать нашим, воронежским нюрнбергом — масштаб событий позволяет. Областная прокуратура считает, что преступления были совершены в отношении не менее 274983 мирных жителей и красноармейцев, и были «частью плана нацистской Германии и стран Оси отделаться от всего населения Советского Союза путём изгнания и истребления, чтобы колонизировать освободившуюся территорию».
Прошло уже пять заседаний, перед судом выступили историки, поисковики, журналисты, музейные и архивные работники, жители области, которые детьми пережили ужасы оккупации. 25 апреля дело рассматривалось за закрытыми дверями — суд исследовал материалы, которые до сих пор засекречены.
Убийства по инструкции.
«В нашем обществе недооцениваются две вещи: масштаб злодеяний оккупантов и мужественное сопротивление жителей области, — отметил на одном из заседаний историк Николай Сапелкин. — Например, в селе Ширяево Нижнедевицкого района пятилетний мальчик укусил за палец немецкого офицера, который пытался отнять у него куриные яйца. Оккупант застрелил ребёнка. Аналогичный случай произошёл в селе Монастырщина Богучарского района — там убийцей стал итальянец. В селе Борщёво застрелили 101-летнего деда, который попытался ударить захватчика палкой. Эти факты оказали на оккупантов неизгладимое впечатление».
Враги начинали совершать преступления ещё на подступах к нашим городам и сёлам — намеренно обстреливали жилые кварталы, где не было частей Красной армии. На этот счёт сохранилось множество свидетельств, и слова очевидцев на 98% подкрепляются документами.
Впрочем, это вовсе не значит, что оставшиеся 2% — неправда. Так, Николай Сапелкин привёл рассказ Леонида Карпова, который осенью 1942 стал свидетелем налёта немецкой авиации на Таловую. Самолёты расстреляли рынок, где были в основном женщины и дети.
«Леонид Петрович был тогда 12-летним подростком и видел даже ухмылку лётчика, — рассказал историк. — Информацию об этом налёте мы не смогли найти в актах о злодеяниях. В это же время немцы совершили крупнейший теракт на железнодорожной станции Таловая — подорвали эшелон с ранеными советскими воинами: погибло более 800 человек. Видимо, это событие отвлекло внимание от гибели мирных жителей на рынке».
Население гибло от шальных пуль и осколков снарядов, болезней и голода — эти люди не учитывались как жертвы оккупантов: после освобождения родственникам просто выдавались свидетельства о смерти.
Отселяя население из прифронтовой полосы, захватчики по инструкции массово убивали стариков, инвалидов, детей до трёх лет — всех, кто мог задержать движение пеших колонн. Так, при изгнании были убиты 142 жителя села Урыв Острогожского района. Всего же там погибло 250 человек: остальные стали жертвами боёв.
Множество преступлений оккупанты совершили уже после разгрома, покидая разорённую область. В бессильной злобе они забрасывали дома и погреба гранатами — особенно в этом «преуспели» итальянцы, занимавшие юг региона.
Так в селе Староникольское Хохольского района в погребе были убиты Пелагея Полухина и её сын Пётр. Там же в Поповом логу после освобождения были найдены 72 тела местных жителей.
Жадность и страх.
Многие документы невозможно читать без содрогания: людей заживо сжигали, замораживали, вешали.
В селе Синие Липяги в апреле 1943 года, когда сошёл снег, в логу обнаружили 12 тел односельчан. Среди них опознали районного прокурора, которого зверски пытали: «жгли язык, нос и уши, забивали гвозди в ноги и руки — и в конце концов застрелили».
Председателю сельсовета Николаю Болдыреву «отрезали уши, сломали бедро, размозжили правую и теменную области черепа, изрезали лицо», после чего расстреляли.
Чем же объяснить такую жестокость?
«Мне представляется, что было два обстоятельства, — ответил на вопрос судьи Николай Сапелкин. — Первое — системное уничтожение местных жителей, чтобы занять пространство. Второе — страх перед сопротивлением и возможным уроном, мирные жители воспринимались как опасность».
Следствие не обошло стороной и массовые изнасилования. Так, прокурор привёл акт, составленный 25 мая 1943 года в селе Архангельское бывшего Коротоякского района: «После захвата сельсовета оккупанты приступили к массовым изнасилованиям девушек и женщин. Днём и ночью приходили мадьярские солдаты, забирали по пять-десять девушек и женщин, уводили их и насиловали».
В документе указаны имена, но обвинитель зачитал лишь возраст жертв: 16, 18, 19, 28, 43 года
Свидетельства очевидцев.
Прокуратура подробно изучила обстоятельства самых известных преступлений — массового убийства пациентов воронежских госпиталей в Песчаном логу, казнь «девицких орлят»
Так, обозреватель хохольской районной газеты «Народное слово» Людмила Грешнева много лет собирала воспоминания своих земляков из села Семидесятного, где немцы и венгры организовали три концлагеря для военнопленных и мирных жителей. Пересказывая в суде страшные истории, журналистка не могла сдержать слёз.
Фёдор Плотников вспоминал: «Захватчики мадьяры зверствовали у нас по-настоящему: угоняли скот, ломали хаты для строительства своих землянок, блиндажей и просто на дрова, забирали кур и яйца. Тех, кто не отдавал, наказывали — били, могли убить». Фёдор Михайлович рассказывал, как они с братом пытались не дать немцам увести корову, но те выстрелили в них.
Очевидец вспоминал, как мадьяры гнали по селу колонну с пленными: была страшная жара, красноармейцы просили пить. Женщины давали воду, дети бросали скошенную рожь. Пленных сначала держали в Семидесятном, потом отправили в другой лагерь в Курбатово. Дети пытались передавать им еду, но это строго запрещали.
Дом Николая Недобежкина находился неподалёку от концлагеря. Пасшие коров дети нередко становились свидетелями расстрелов советских солдат.
«Раз в несколько дней пленных небольшими группами вели по оврагу, ставили у кромки и расстреливали, — вспоминал Николай Егорович. — Потом приводили других пленных солдат, и те засыпали убитых землёй».
По его наблюдениям, в том месте покоятся, как минимум, 40 красноармейцев.
Пленные просили есть, но дети могли только принести немного свёклы с огорода, кинуть через колючую проволоку и быстро убежать — охранники гнались, стреляли вслед и били плётками тех, кого ловили.
Лагерь располагался в глубоком овраге и был огорожен колючей проволокой. Пленных держали под открытым небом, раз в день выстраивалась очередь за «едой»: похлёбкой из тухлой конины. С наступлением сумерек все должны были лежать, не шевелясь. По поднявшим голову стреляли без предупреждения.
Учитель истории семидесятской школы Анатолий Разуваев рассказывал, как немцы в первые же дни оккупации ни за что расстреляли его дедушку. Этот же случай вспомнила Анастасия Малахова, которой в 1942 году было 11 лет:
«Расстреляли по подозрению в партизанстве пожилого соседа Подкопаева. Ни за что схватили старика Разуваева, провели по улице к оврагу, потом раздались выстрелы».
Война с памятью.
Оккупанты стремились не только физически уничтожить наш народ, но и стереть его историю. Среди других экспертов в суде выступила Наталья Воротилина — она 42 года работает в государственном архиве Воронежской области и рассказала о колоссальном ущербе, который он понёс во время боёв за Воронеж.
Были уничтожены три здания и до 700 тыс. единиц хранения — уцелело всего 100 тысяч. Ещё 280 тысяч — успели эвакуировать в Уфу. Конечно, в первую очередь спасали самые актуальные документы — те, что попали на хранение уже после 1917 года: дореволюционная история воронежского края погибла практически полностью.
И даже сегодня, через 80 лет, в областном архиве — меньше документов, чем было до войны. Не удивительно, что мы так мало знаем о нашем прошлом.
Решение суда мы узнаем уже в ближайшее время. В том, что оно будет чётким и справедливым, сомнений мало.