В небольшой уютной и очень чистой квартирке нас встретила аккуратно одетая и причёсанная хозяйка. Несмотря на свой солидный возраст (а в этом году она отметила 95-летний юбилей — прим. ред.) Нина Филипповна Штарова полностью обслуживает себя сама. Она рассказывает, что с детства привыкла к идеальному порядку, постоянно надо что-то делать, даже несмотря на самочувствие.
Нина Филипповна — труженица тыла. Когда началась война, ей едва исполнилось 13 лет. Они жили в деревне Гари Горьковской области (ныне — Нижегородская). Вот её рассказ.
«В день, когда началась война, в наш сельсовет приехал человек на лошади с депешей, — вспоминает Нина Филипповна. — Председатель всех собрал: “Товарищи, дорогие, у нас началась война. На нас напала Германия. Слёзок у нас будет много, но нам предстоит хорошо и дружно работать, несмотря ни на что. Вот такая агитация у нас была всё время”. Когда услышали о войне, многие заплакали. Испугались, конечно. Потом началась повестка за повесткой, повестка за повесткой… Одни слёзы были, много горя. Мой дядя был лётчиком, его направили в самое пекло, и он погиб буквально в первые дни войны».
Без кормильца (но по другим причинам — прим. ред.) осталась и мать Нины Филипповны с тремя детьми на руках.
«Папа у меня был единственный человек в деревне с высшим образованием, — говорит Нина Штарова. — Он окончил сельскохозяйственную школу в Москве — тогда это называли школами, а не институтами. Его поставили председателем колхоза. Он лекции читал, занимался ликбезом, грамоте людей обучал. И вот однажды он поехал на пленум в районный центр, куда съехались все местные председатели. Секретарь Пильненского района потребовал: всё зерно, НЗ для посева, необходимо отдать государству. Отец вышел к трибуне и назвал этого Уханова вредителем. Говорит: “Мы с голоду умрем, если отдать это всё. С чем я людей оставлю, если мы не засеем? А на что нам надеяться? У нас и так люди только получают трудодни за работу”. Приехал домой и рассказал это маме, она его поддержала. Наутро к нашему дому подъехала черная машина: “Филипп Андреевич Дерёлкин здесь живёт”. Забрали. Отец поехал, даже ничего не подозревая. Этот Уханов раньше нам был друг-предруг, постоянно приезжал в гости, ночевать оставался. Поэтому отец не ожидал ничего плохого. Но он так и не вернулся. Через какое-то время маме передали записку, что отец задержан. Мы поехали к нему в тюрьму. Уханов распорядился, чтобы папу вывели к нам на свидание. Отец спрашивает у него: “Что происходит, я ничего не понимаю”. А он ему отвечает: “Вот, Коля, обуха плетью не перешибёшь. Ничего, Филипп Андреевич, отдохнёшь”. Я очень хорошо запомнила этот момент».
«Отец вернулся домой через несколько лет, — продолжает рассказ Нина Филипповна. — Но вернулся уже совсем другим человеком, эта ситуация его сломила. Дело отца продолжила мама. Она тоже была грамотная, четыре класса образования. Для тех времён это была редкость. Она и председателем была».
Четыре года три сестры Дерёлкиных, младшей из которых на момент начала Великой Отечественной войны было всего пять лет, и их мама, полуголодные, прилагали нечеловеческие усилия, чтобы выжить самим и помочь Родине приблизить победу. Впрочем, как и все их односельчане.
«Мать будила меня в пять утра, — рассказывает Нина Филипповна. — Всем распределяли участки работы. Например, мы с мамой шли сеять. Она шла за лошадью, а я следила за сеялкой. Лошадь едят огромные слепни. Она могла в любой момент лягнуть маму, шедшую сзади, выбить зубы или покалечить. Но она на это даже не обращала внимания. Только заставляла меня вовремя прочищать рожки сеялка, когда они засорялись. Сеялка огромная. Я со сна слепая, ничего толком не вижу. Но надо работать. С 12 лет меня отправляли пасти лошадей. Лошадей! Что я ребёнок могла с ними сделать?! Она одной головой мотнёт, убить может. С нами, детьми, особо не считались. Утром распределяют: ты — на прополку полей, ты — на полив. Детства не видели. Чтобы погулять — какое там. Летом каторжный труд без выходных. Дома ещё мама заданий надаёт — полный двор живности ведь! И дома надо убрать, чтобы не хуже, чем у других было. Помню, в сенях у нас стоял песок — чистить галоши от грязи. Дома у нас всегда была идеальная чистота — все нам завидовали даже. А мама наравне с оставшимися в деревне мужиками делала всю тяжёлую работу. Да что она только не делала! Косила, сено в копны собирала. Один стоит наверху, складывает, а она набирает пласт и поднимает. Там вилы-то тяжеленные, а ещё и с сеном. Не понимаю, как она вообще это поднимала!».
«Голодали, наверное?»
«Ну мы ещё неплохо жили. Тогда уже разрешили одну корову держать, курочки были, овцы, потом свинью завели. Но со всего этого надо было платить налог государству — молоком, яйцами, шерстью, мясом. Тем, кто работал, засчитывались трудодни. На них выдавалась норма пшеницы или гороха. На маленьких детей ничего не давали. Родителям приходилось выделять им еду из своей доли. Но как-то выживали. Помню, постоянно собирали липу, сушили. У всех дома были жернова, там зерна растирали. Получавшуюся “муку” добавляли при выпечке хлеба. Конечно, толку от неё было мало, но хотя бы объём увеличивался».
Были в те страшные годы и моменты, о которых спустя восемь десятилетий Нина Филипповна даже вспоминает с улыбкой:
«Однажды меня отправили с грузом на огромном быке. Они сильные, могут хоть что перевезти. У него один рог был как моя рука. Посадили в бричку: “Вот тебе, Нина, вожжи, правь!” А как им будешь управлять? Это же бык! Жара, его слепни кусают. Он головой крутит, хвостищем от них отмахивается. Потом всё это ему надоело, и он пошёл прямо в лес. Затащил меня в глубь чащи. Улёгся в тенечке и на меня никак не реагирует. Я ему: “Паразит! Чёрт! Нечистый дух! Зараза! Вставай!” Он не хотел. И палки никакой нет. Сойти, поискать я не решилась. В тех местах много змей. Я боялась в этой чаще наступить на них случайно. Належался он, потянулся, встаёт. И потащил меня на поле. Знает, главное, куда идти надо. Я подъехала, наконец, плачу. Говорю конюху: “Дядя Паша, не надо мне больше быка, не запрягай!”.
Несмотря ни на что, Нина Филипповна и её сестры успевали учиться. В их деревне была только четырёхлетка. Когда девочки перешли в старшие классы, мама сняла для них уголок в соседней деревне. С этого возраста они уже жили «в чужих людях». Но зима и время учёбы было для них настоящим отдыхом от тяжёлой, совсем недетской работы в колхозе.
Одним из самых ярких моментов в жизни Нина Филипповна, конечно, называет день, когда объявили о Победе. Впрочем, с окончанием войны ситуация в стране не изменилась в одночасье. Были ещё долгие годы восстановления, голода, страданий и адского труда.
«Такая радость была. Плакали от радости и от горя. Вот у нас в деревне — столько погибло людей. В каждый дом приносили “похоронки”. Вся деревня плакала, просто вся. Радовались, что всё закончилось, и вспоминали своих погибших», — объясняет Нина Филипповна.
Когда юной Нине было только 17 лет, её решили назначить в деревне счетоводом. Её направили на курсы в так называемую ШРМ (школа рабочей молодёжи). Она вспоминает: председатель был неграмотный и постоянно вызывал: «Нинка, письмо пришло. Пойдём читать!». По сути, она выполняла обязанности бухгалтера и заместителя главы сельсовета. Считала, сколько зерна надо посеять, сколько собрать и прочее. Потом её перевели в более крупный колхоз, где она продолжила работать счетоводом, как это тогда называлось. Вскоре она познакомилась с будущим мужем Николаем — он занимался контролем за сбором налогов. Через какое-то время семье предложили переехать в областной центр Горький. Но мать Нины их не отпустила. Вместо этого они уехали к родственникам в Омск.
«Первым переехал муж, — рассказывает Нина Филипповна. — Взял с собой старшего сына. Ему надо было оформляться во второй класс. Муж устроился в “Нефтепроводстрой”. Прекрасная организация была. Я с малышкой приехала позже, надо было кое-что продать. А среднего сына оставили пока с бабушкой. Жили тяжело. В одной комнатушечке — несколько человек, потом ещё мой двоюродный брат из армии вернулся, совсем тесно стало с детьми. Мой Николай узнал, что в автотранспортную компанию требуется бухгалтер. Крупное было предприятие, строили по разным городам, предоставляли технику для строек. Мы туда пришли, а там такие дамы сидят. Я таких и не видела раньше. Я ведь даже косметики не знала никакой. Зашли в кабинет к начальнику, а я стесняюсь. Спряталась за Николая. Начальник шутит: “Что-то я не вижу, кого ты привёл устраивать на работу”. Он отвечает: “Да вот, жену”.
«Через какое-то время на работе мужа освободилась квартира, — продолжает Нина Филипповна. — Я говорю: “Давай туда перетащим сундук, чтобы не заняли”. Перетащили, ни про какие ордера на жильё я не знала. На следующий день мужа вызывает его начальник, спрашивает, что это такое. А Коля у меня очень скромный, культурный человек был. Вечером рассказывает: “Представляешь, как я краснел? Сказал, что это всё ты по своей неграмотности”. Очень переживал. А наутро нас вызвал начальник, пошутил немного над Колей, но потом говорит: “Пропишут семью и живите на здоровье. До следующей квартиры”. Вот в этой квартире мы так и жили. Она была в трёх шагах от колонии № 3. Я подумала: как удобно. Даже не знала, что это за предприятие такое. Просто пришла к ним и сказала, что хочу работать. Они посмотрели: человек с курсами в Москве, почему бы не взять. В АТК на меня обиделись, уговаривали остасться. Но у меня дети, мне надо о них думать. А тут дом рядом. Так я пришла в ИК-3, где проработала 30 лет. Было и тяжело временами, и боязно. Вот идёшь по зоне, а тут заключённые работают. И не знаешь, что у него на уме. Я была старшим бухгалтером, отвечала за материальные ценности, вела большой склад. В те времена в нашей колонии были большие промышленные масштабы. Делали запчасти для комбайна и отправляли в Красноярск. Тогда наша колония была на хорошем счету и в большом почёте».
Сейчас Нина Филипповна уже давно на пенсии. У неё большая любящая семья: двое сыновей, дочь, трое внуков и шесть правнуков. Старшей правнучке уже 21 год. И главная радость бабушки, что в их детстве не было ничего из того, что когда-то пришлось пережить ей.