— Высоцкий умер…, — папа погладил меня по волосам.
Мне семь лет. Мир еще прекрасен и добр. Что люди — смертны и я когда-нибудь тоже умру — открытие.
— Что значит «умер»?
— Понимаешь, не будет больше петь, новых песен не будет. Он теперь на небе, смотрит оттуда на нас…
Высоцкий был в моей жизни всегда. Я был очень маленьким, когда мама, неведомо как, поднакопив и много переплатив, купила папе в подарок крутой бобинный магнитофон «Маяк-202». Папа записал десяток бобин с хриплым голосом барда и каждый день начинался с:
Ну и дела же с этой Нинкою,
Она жила со всей Ордынкою…
Потом появился Глеб Жеглов (А теперь Горбатый! Я сказал — Горбатый!), поручик Брусенцов (Абрека вам? Он со мной с шестнадцатого года!). Дома висели фотографии. Вот Высоцкий с гитарой на мосту, вот в вельветовом костюме, большие пальцы в карманах, (репродукция картины), вот опять с гитарой, не поет, а жилы рвет, вот он с Мариной Влади…
Сдавал в десятом классе выпускные экзамены. Перед каждым из них ставил на проигрывателе пластинку с его песнями (как раз «Мелодия “серию запустила, все купил, по-моему, штук двадцать, по 3 рубля 50 копеек, дорого было). Как на удачу ставил:
Мы взлетали, как утки с раскисших полей!
Двадцать вылетов в сутки — куда веселей!
И еще:
А ротные все-таки выйти успеют в комбаты,
Которых пока еще запросто могут убить…
Сработало, все экзамены сдал на «пять» и «четыре». Папа по вечерам брал в руки «шестиструнку» и пел негромко:
А на левой груди — профиль Сталина,
А на правой — Маринка анфас…
«Банька» была его любимой песней. Она с его негромким голосом осталась на кассете. Его тоже звали Владимиром (родился 21 января, родители в честь Ленина назвали), тоже ушел легко, закурил и разрыв сердца. Умер в сорок пять, прожил на три года больше Владимира Семеновича…
Отношение к Высоцкому стало для меня неким маркером, тестом на порядочность. Те, кто не воспринимал его, кто брезгливо к нему относился, в итоге оказывались людишками так себе. В лучшем случае.
Помню, на третьем курсе первый раз поехал за границу. В Германию по студенческому обмену. Прилетели в Кишинев очень поздно, устал. Думал, как до кровати добраться. Мама протянула мне книгу:
— Подруга подарила…
Это была «Черная свеча», проза Высоцкого. Читал до тех пор, пока не рассвело, сон как рукой сняло. Потом во время поездки по очередному студенческому обмену познакомился с парнем с иняза. Разговор зашел о книгах.
— Не затевайте мятежей в понедельник, тем более в Иудин день: худая примета…, — процитировал я первую строчку «Черной свечи».
— …Бывший майор Рысаков — разведчик по специальности, баламут — по призванию, оказался атеистом в первом поколении…, — тут же подхватил парнишка.
— … Свежим, до крайности убежденным, как все, что не успевает созреть, и потому почитает себя вправе презирать Истинное… — эстафета перешла ко мне, затем опять к нему:
—- Хотя Господь поберег его на фронтах в ситуациях, которые имеют одно название — чудо, майор с той милостью не посчитался… — я понял, что мы с ним одной крови. Он никогда не предаст, не станет шкурничать, в драке пойдет с тобой до конца… И дружим с Санькой уже больше половины наших жизней…
А друг Вано, который уехал в Питер, никогда не говорил: «Давайте, поставим Высоцкого!» Только так:
— Давайте Владимира Семеновича поставим! Песню про Кишинев!
И мы ставим песню «Москва-Одесса»:
Открыты Киев, Харьков, Кишинев!
И Львов открыт, но мне туда не надо…
Хорошо, что Владимир Семенович не видит, что нынче на Украине творится. Да и то, что происходит по всему бывшему СССР, самой любимой, самой лучшей, самой сильной и справедливой стране мира…
Я завидовал прекрасному режиссеру и чудесному человеку Василию Брескану, которого вместе с его ассистентом по актерам Владимир Семенович угощал чебуреками и водкой, называл «шаманами», завидовал журналисту Михаилу Дрейзлеру, который в начале семидесятых (единственный!) взял в Кишиневе интервью у барда, завидовал всем зрителям, которым посчастливилось попасть в 1972-м на концерт Владимира Семеновича в Зеленом театре…
И я опять ставлю:
Мне надо, где сугробы намело,
Где завтра ожидают снегопада!
А где-нибудь все ясно и тепло,
Там хорошо, но мне туда не надо…
Мы с друзьями ее по-прежнему называем «Песней про Кишинев»…
