Галина Оленева, РИА Новости Крым.
«Ох уж эти несносные журналисты! Половина лжи, которую они распространяют обо мне, не соответствует действительности», — говорила она.
Другая половина — вероятно, правда, которой никогда не было. И может быть, никогда некрасивая девушка из Таганрога не стояла у массивных дверей какого-то керченского банка и не говорила вслед улетающим по ветру купюрам «Денег жаль, но как красиво они улетают!». И какой-то ее знакомец не восхищался в ответ «Да вы Раневская!», имея в виду чеховскую героиню.
В этой маленькой истории совершенно точно одно: именно в Крыму молодая актриса Фанни Фельдман впервые вышла на подмостки под новым именем, которое навсегда вошло в историю русского театра.
РИА Новости Крым предлагает вернуться в 1916 год, когда в Таврическую губернию прибыла пока еще никому не известная Фанни… — будущая легендарная Фаина Георгиевна Раневская.
«Я провинциальная актриса! Где я только не служила! Только в Вездесранске не служила!..».
Это она скажет потом. А пока ей 20 и она оказалась в провинциальной Керчи. Она успела отыграть свой первый сезон в подмосковном Малаховском летнем театре, свести знакомства с известными артистами и подписать договор на 35 рублей в месяц «со своим гардеробом» на роли «героини-кокет с пением и танцами» в керченской антрепризе мадам Лавровской.
Жалованье нищенское и даже унизительное.
«В 1916 году средняя зарплата рабочих в России составлял 74 рубля. Из них на питание уходило 12. Но с учетом того, что 1916 год — это год небывалой инфляции. Росли цены, росли зарплаты. К началу 1917 года рабочий в Петрограде получал 308 рублей. Вот некоторые цены в то время: рабочие сапоги стоили 7 рублей, комплект нижнего платья — 20, комплект верхнего платья — 40, 35 копеек стоила бутылка молока, 100 граммов мяса — 20 копеек, буханка хлеба — 17», — это цитата из книги Збигнева Войцеховского, который написал о Раневской гораздо больше, чем мы.
А вот воспоминания самой актрисы об этом времени:
«Первый сезон в Крыму, я играю в пьесе Сумбатова прелестницу, соблазняющую юного красавца. Действие происходит в горах Кавказа. Я стою на горе и говорю противно-нежным голосом: “…шаги мои легче пуха, я умею скользить, как змея…”. После этих слов мне удалось свалить декорацию, изображавшую гору, и больно ушибить партнера. В публике смех, партнер, стеная, угрожает оторвать мне голову. Придя домой, я дала себе слово уйти из театра».
Но, конечно, никуда не ушла. Зато в неизвестном направлении ушел антрепренер, причем вместе со всеми деньгами театра, который немедленно распался.
«Напора красоты не может сдержать ничто!»
Потом была Феодосия, короткая поездка к родителям в Таганрог и снова Феодосия, где в декабре 1916-го она познакомится с Волошиным.
«В то время я играла в Феодосии. Кто познакомил меня с М. А. (Волошиным, — ред.), не могу вспомнить, но то недолгое время, что провела в Феодосии, с М. А. встречались очень часто», — это строчки из письма коктебельскому литературоведу Владимиру Купченко, написанные в 1973 году.
В 1974-м Купченко наберется смелости и постучится в московскую квартиру № 12 по Южному переулку, 3. Она откроет двери, запросто угостит его яичницей и продолжит вспоминать:
«Да, мы познакомились в 16-м. Он так много мне рассказывал о Париже, о студенческих балах… Был какой-то литературный вечер. Там читали стихи М. А. Я очень огорчалась своей некрасивостью, и один генерал мне сказал: “Не огорчайтесь, дорогая, ведь красота — это как накожная болезнь: все смотрят”.
Спустя много лет она скажет, глядя на прореху в своей юбке: «Напора красоты не может сдержать ничто!». И так: «Своих мужей, миленькие мои, всегда ревнуют только уродины, а нам, красавицам, не до того, мы ревнуем чужих».
А вот с собственным носом Фаина Георгиевна так и осталась «в контрах» навсегда: «Нос испортил мою личную жизнь! Это позор моего лица!».
«Дочь небогатого нефтепромышленника»
В 1917-м Раневская в последний раз гостит у родителей. Вскоре семья эмигрирует за границу. Фаина останется. В поисках работы она окажется в Ростове-на-Дону, где познакомится с актрисой Павлой Вульф, которая станет ее близкой подругой и учителем, примет ее в свой дом, устроит в театр.
Потом будет гражданская война и снова Крым. Тогда казалось, полуостров защищен от революционных потрясений. К тому же в Евпатории, в отличие от Ростова, театр работал и при советской власти, и при немцах, и при белых. В первый же евпаторийский сезон Фаина сыграла роль Шарлотты в чеховском «Вишневом саде»:
«Как сейчас вижу Шарлотту-Раневскую. Длинная, нескладная фигура, смешная до невозможности и в то же время трагически одинокая. Какое разнообразие красок было у Раневской — одновременно огромное чувство правды, достоверности, чувство стиля, эпохи, автора», — будет писать об этом дебюте Вульф.
Кстати.
Вовсе не Керчь, а именно Евпатория стала первым крымским городом в жизни Фанни Фердман. Тогда ей было 14. Она гостила в этом приморском городе вместе с семьей. Она была «дочерью небогатого нефтепромышленника» — так шутила спустя много лет. Ее отец, и правда, был весьма обеспеченным человеком: «У моего отца был даже собственный дворник, не только пароход…». Тогда никто и представить себе не мог, что будет дальше…
«Страшное и неповторимо красивое время»
…А будет вот что.
«18, 19, 20, 21 год — Крым — голод, тиф, холера, власти меняются, террор: играли в Симферополе, Евпатории, Севастополе, зимой театр не отапливается, по дороге в театр на улице опухшие, умирающие, умершие, посреди улицы лошадь убитая, зловоние».
В Симферополь вместе со своей наставницей Фаина переедет осенью 19-го. Обе они будут служить в «Театре актера», который позже станет «Первым советским театром», а еще позже Крымским академическим русским драматическим, имени Горького. Она будет ходить на репетиции на ватных от голода ногах, переступая через полумертвых людей, боясь задеть их.
И здесь она снова встретит Волошина, который спасет их:
«В 20-х годах мы вновь встретились с М. А. в Симферополе, где я играла в местном театре, М. А. был членом художественного совета театра. Я жила в семье прекрасной артистки Павлы Леонтьевны Вульф. М. А. восхищался ею как актрисой и был частым нашим гостем… Помню, что в этот голодный год М. А. с трудом доставал нам всякую снедь… Таскал в рюкзаке камсу, и доставал касторовое масло, на котором жарилась эта камса. За долгую жизнь я не встречала человека пленительнее и добрее него».
Этот нестерпимый запах касторовых рыбешек будет ее преследовать, картины голодного революционного Крыма всегда останутся с ней. Много позже ей предложат две тысячи аванса под книгу воспоминаний. «Но я не хочу вспоминать. Я хочу забыть», — ответит она заказчикам.
А всем остальным заявит в своей всегдашней неподражаемой манере: «Если бы я, уступая просьбам, стала писать о себе, это была бы жалобная книга — “Судьба — шлюха”.
И все-таки иногда Фаина Георгиевна делилась шокирующими, совершенно страшными деталями. Как в 1974-ом, когда угощала Купченко яичницей в своей московской квартире: «М. А. был на суде, когда судили татарку, съевшую своего ребенка, и пришел к нам такой подавленный, такой потрясенный… Когда ее спросили: “Как ты могла съесть своего ребенка?”- она ответила: “Он мой был, я его любила”… И он говорил что-то о евхаристии».
И все же Крым двадцатых годов стал для нее особенным периодом: «Страшное и неповторимо красивое время!».
Здесь она стала актрисой.
Здесь она стала Раневской.
В 1923 году вместе с Павлой Вульф она покинет Крым и отправится в Казань. Впереди долгая дорога, в конце которой будут овации и бесконечная зрительская любовь. Но это будет уже совсем другая история…
