Арии соловья, монологи удода и дуэты голубей наполнили фойе Театра имени Наталии Сац. Ключевое событие проходящего в Москве фестиваля музыкальных театров страны «Видеть музыку» — российскую премьеру оперы полузабытого немецкого композитора Вальтера Браунфельса «Птицы» — можно назвать восстановлением исторической несправедливости: необычное и весьма достойное произведение, никогда не исполнявшееся в нашей стране и крайне редко звучащее за рубежом, получило новую жизнь. Но этим фактом значимость события не ограничивается. Обозреватель «Известий» присоединился к первым зрителям спектакля и оценил актуальность забытого раритета.
В Театре имени Наталии Сац продолжается капитальный ремонт, но сам коллектив год за годом активнейшим образом участвует в фестивале «Видеть музыку» и придумывает нестандартные способы для демонстрации своих достижений. Пример тому — проект «RE-Конструкция», придуманный худруком Георгием Исаакяном как концептуальный ответ на непростые «жилищные» обстоятельства. Идея в том, чтобы брать малоизвестные опусы и ставить их в ротонде или фойе здания, сочетая элементы концертного исполнения и экспериментального спектакля. Реконструкция музыки в реконструируемом пространстве. Два года назад таким образом была представлена опера «Нуш-Нуши» Хиндемита, теперь же российская публика увидела еще один раритет первой четверти XX века — «Птиц» Браунфельса.
Имя этого композитора российской публике практически неизвестно. Более того, о нем не рассказывают даже студентам консерваторий. Хотя в 1920-х его фигура была весьма заметной на европейской музыкальной сцене. Достаточно сказать, что премьера «Птиц» готовилась под руководством Бруно Вальтера — одного из величайших дирижеров эпохи, преемника и первого исполнителя поздних сочинений Густава Малера. И в одном только Мюнхене опера была исполнена 50 раз за год. Вдобавок, Браунфельс активно концертировал как пианист.
Но с приходом Гитлера к власти карьерные успехи Браунфельса, имевшего еврейские корни, прекратились: он был объявлен представителем «дегенеративного искусства» и вынужден надолго уйти с публичного поля. После Второй мировой войны композитор вернулся к активной деятельности, возглавил Кельнский музыкальный университет и снова стал выступать, но композиторский стиль его к тому моменту казался безнадежно устаревшим, так что вернуть интерес публики к своей музыке он не смог.
Здесь можно сетовать на невезение, злую усмешку судьбы — кто знает, как сложилась бы судьба Браунфельса, эмигрируй он в начале 1930-х в США или хотя бы во Францию? Но, строго говоря, сегодня вряд ли кто-то будет требовать принципиального пересмотра роли Браунфельса в истории: будучи талантливым, профессиональным автором, он, однако, не стремился к новаторству, столь ценимому в XX веке. Скорее, послушно развивал традиции Вагнера и Штрауса. Поэтому решение Георгия Исаакяна извлечь «Птиц» из небытия кажется неожиданным и уж точно очень смелым. Почему именно эта вещь? Ведь двум Рихардам в ту эпоху подражал каждый второй, особенно в Германии. Но режиссер руководствовался явно не только музыкальными соображениями.
Сюжетная основа «Птиц» — одноименная комедия Аристофана. Браунфельс, однако, меняет финал, наполняя всю историю совсем иным смыслом. Двое бродяг — Добронадежев и Вернодругов — уходят из мира людей, чтобы найти любовь и место, где будет царить красота. Они обращаются к царю птиц Удоду и убеждают его построить на вершине горы идеальный город. В нем птицы будут жить по собственным правилам, не подчиняясь богам. Но, когда дерзкую задумку удается воплотить, гнев Зевса обрушивается на отступников: молния испепеляет новое царство, а пернатые снова славят Громовержца. Добронадежев остается один. Его мечте не суждено сбыться, и только голос соловья вдали напоминает о прекрасной грезе…
Оригинальная древнегреческая пьеса была утопией и завершалась хеппи-эндом. Браунфельс же, напротив, показывает хрупкость подобных идей. В его прочтении это парафраз притчи о Вавилонской башне. Ну, а еще город на горе явно ассоциируется с Вальгаллой в «Кольце нибелунга», сооружаемой властолюбивым Вотаном как пристанище богов и героев и в итоге охваченной вселенским огнем. Перекличку с Вагнером многократно усиливает музыка: гармонический язык, стремление к «бесконечной» мелодии, отказ от законченных номеров в пользу непрерывного развития… Хотя юмор, подчас нарочитая несерьезность происходящего заставляют вспомнить, скорее, о «Нюрнбергских мейстерзингерах», чем о тетралогии. И дирижер Артем Макаров явно не избегает этих параллелей — подчас даже подчеркивает, любуясь вагнерианской пышностью и сладостью.
Конечно, постоянное ощущение дежавю во время прослушивания наводит на мысль о вторичности партитуры. При этом в опере есть красивейшие и по-своему самобытные эпизоды, например, пролог Соловья (на первом показе партию пела сопрано Олеся Титенко), хоры птиц с остроумной имитацией их гомона и кульминационная сцена гнева Зевса — помимо оркестра в ней задействуется специальная машина, имитирующая шум ветра. Но в чем работа Браунфельса точно оригинальна, так это в концепции. Много ли опер мы можем вспомнить, где большинство персонажей — птицы?
Тем более поражает этот факт, если знать, когда Браунфельс создавал свое произведение. Начал работу он в 1913 году, закончил в 1919-м, после окончания Первой мировой войны. Когда в Европе царили апокалиптические настроения, а искусство было пропитано ужасом, болью, дисгармонией (вспомним «Воццек» Берга, создававшийся примерно в те же годы), Браунфельс ласкает слух изысканными «соловьиными» руладами и создает образ райских кущ.
И пускай всё заканчивается крушением надежд, сама эта мечта о граде небесном — он же метафора искусства — выглядит ответом на насущный вопрос: как жить, когда мир вокруг рушится. Мечтать, несмотря ни на что. Искать спасение, пусть и иллюзорное, в красоте. Сегодня рецепт Браунфельса снова становится актуальным.
