Героические строители Братской ГЭС, усталые шпалоукладчицы и жизнерадостные комсомолки, а в то же время — убитые горем вдовы, мистические старухи и ангелы. Советского художника Виктора Попкова принято ассоциировать с так называемым суровым стилем. Однако его творчество, конечно, не вмещается в прокрустово ложе общепринятых классификаций. В год 50-летия смерти Попкова Третьяковская галерея открывает крупную ретроспективу в новом здании на Кадашевской набережной и показывает наследие живописца во всем многообразии. «Известия» оценили экспозицию в числе первых.
От передвижников до СССР.
Корпус на Кадашевской набережной открылся всего около месяца назад — крупной ретроспективой передвижников. Выставка Виктора Попкова — второй проект в этом здании, и размещается она аккурат под первой экспозицией, этажом ниже. Соседство это по-своему символично и для кураторов ценно. При всей эстетической, идеологической, жанровой дистанции между Попковым и художниками-реалистами второй половины XIX века у них есть нечто общее: эмоциональность и сострадательность. Их искусство человечно, оно про людей и для людей.
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Андрей Эрштрем.
Можно провести и историческую параллель. Подобно тому, как передвижники оказались между оторванными от реальности академистами и воспевшими еще более условную декадентскую красоту мирискусниками, Попков, с одной стороны, противопоставляет себя кондовому соцреализму, с другой — не примыкает к чистому эксперименту нонконформистов. Иначе говоря, Попков, как и ранее Репин, Перов, Крамской, Ге, стремится к правде жизни. И это ему важнее, чем все внешние формальные аспекты.
Прославившая его вещь — «Строители Братска» — размещена на выставке в глубине зала, но аккурат напротив входа, так что она оказывается едва ли не первым, что видит вошедший посетитель. Пять выстроенных в ряд фигур рабочих (взгляд немного снизу придает им монументальность) задают серьезный настрой и помогают сразу понять, в чем была суть сурового стиля. Герои подобных картин занимаются тяжелым трудом на целине и союзных стройках, и этот труд не идеализируется, как на жизнерадостных первомайских плакатах, но и не наполняется трагическим пафосом в духе «Бурлаков на Волге». Жизнь, как она есть.
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Андрей Эрштрем.
Впрочем, даже здесь Попков находит неожиданные повороты. На картине «Мальчик родился» мы видим рабочих на железной дороге, которые, побросав лопаты, кинулись разглядывать младенца в руках одной из сотрудниц. Можно усмотреть в сюжете социальную критику, ведь все персонажи женские и занимаются они явно нелегким трудом. Но есть и иной смысл, рождающийся благодаря контрасту между темными, грязных цветов одежками взрослых персонажей и светлым кулечком с ребенком. Символика понятна: вот кто дает шпалоукладчицам надежду и смысл; вот для кого они прокладывают путь в будущее.
Любовь, семья, вера.
Попков вообще удивителен этими модуляциями — от вроде бы прямолинейного, жесткого, даже безжалостного реализма к символизму. В программной вещи «Шинель отца», где сам художник примеряет солдатскую шинель своего тестя (она ему безнадежно велика), сюжет на переднем плане, утопающий во мраке, оттеняется метафоричным фоном: малиновыми женскими силуэтами, позаимствованными живописцем с его же картины «Воспоминания. Вдовы» (она тоже представлена в экспозиции).
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Андрей Эрштрем.
Тема тяжкой доли женщин, потерявших мужей на войне, проходит через ряд произведений Попкова. И здесь трагедия страны смыкается с личным горем. Но и говоря вроде бы о сугубо частной жизни, Попков поднимается до обобщения, подчас обретающего метафизические черты. На картине «Двое» изображены лежащие на траве девушка и мужчина, но она будто парит над ним (вспоминаем шедевр Шагала «Над городом», где герои, правда, летели вместе). Неподалеку размещено другое полотно, которое в таком соседстве воспринимается как продолжение истории: теперь же на земле устроились трое — он, она и ребенок. У женщины книга, рядом с ребенком яблоко (с древа познания?). Религиозные коннотации усиливаются ракурсом: это взгляд с небес.
Но если считать все семейные сюжеты частью одной истории, то завершение у нее печальное. Финалом цикла выступает «Развод. Светлана, мама, папа и бабушка» — еще одна вершина Попкова, где, впрочем, метафизика уступает место обостренному психологизму. Мы почти физически ощущаем гнетущее молчание. Все крики, истерики, слезы уже позади. В глазах женщины отчаянная обреченность, прильнувшая к ней девочка в прострации смотрит куда-то невидящим взором. Напротив — сгорбившаяся фигура мужчины с непроницаемым лицом. А в глубине кадра — смиренная бабушка в валенках и с котиком, видимо, мать кого-то из супругов.
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Андрей Эрштрем.
У Попкова много сильных сторон, но до уровня гениальности он поднимается благодаря композиционным решениям. Чем, как не озарением свыше, объяснить неординарную идею написать вид ребенка у входа в часовню не со стороны улицы, а, напротив, изнутри здания? Так, что в дверном проеме видны фигура мальчика и гористый деревенский пейзаж за ним, а над проемом (а следовательно, прямо над одиноким героем) — фреска с тремя ангелами? Порог оказывается границей двух миров, но именно здесь они смыкаются, оказываются как бы в одной плоскости. Этот пример не единственный.
Долгий путь домой.
Виктора Попкова закономерно называют советским художником — всю жизнь он прожил в СССР и даже не был диссидентом. Однако нельзя не обратить внимание, насколько большую роль в его искусстве занимало религиозное начало. Какой, в общем-то, несоветской (хотя никак не антисоветской) стала его интонация, особенно в последние годы. Ярко отразив свою эпоху, он шагнул дальше. И его написанная за год до нелепой гибели монументальная многометровая картина «Хороший человек была бабка Анисья» — сцена похорон с почти экспрессионистским надрывом, но одновременно и умиротворяющей мудростью (парадокс) — говорит, конечно, не о конкретном времени, а о вечном.
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Андрей Эрштрем.
На выставке ее разместили в самом конце маршрута, на стене, разделяющей круглую ротонду пополам. А на обратной стороне этой стены и дальней части ротонды расположились работы пушкинского цикла — лиричный постскриптум повествования, предлагающий задуматься о параллелях между судьбами поэта и живописца.
В общей сложности на выставке показано около 200 произведений Попкова, в том числе большое количество вовсе не известной публике графики из собрания семьи художника. И хотя кураторы сетуют, что из 60 музеев, с которыми был установлен диалог, в итоге экспонаты удалось взять только у 13, ощущения драматичных потерь и лакун нет. Наверное, ретроспектива могла быть еще масштабнее, еще шире по жанровому, тематическому охвату, но ключевые вещи показаны, магистральные мотивы творчества обозначены. А главное — явлена многогранность наследия Попкова. Теперь всем очевидно, что это не только и не столько суровый стиль.
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Андрей Эрштрем.
Интересно, что сначала в этом убедились в Венеции, затем в Лондоне: проект, работу над которым начали еще в 2014 году, показывали за рубежом (в существенно более компактном виде) и по разным причинам никак не могли довезти до дома. И вот наконец всё сложилось. Правда, кураторы надеются в дальнейшем продолжить выставочные исследования Попкова и воспринимают нынешнюю ретроспективу скорее как начало разговора, а не окончательное резюме.
