Галина Ершова — ученица основателя советской майянистики Юрия Кнорозова, расшифровавшего письменность майя. В ее работе — поучительный рассказ о нерешительном Летучем Мыше, причащении с помощью какао и Пернатом Змее, который жаждет принадлежать к двум мирам одновременно. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели специально для «Известий».
Галина Ершова’Мифы майя. От жертвоприношений и священного какао до книги «Пополь-Вух» и подземного царства Шибальбы".
Москва: МИФ, 2025. — 368 с.
С самого начала своей книги Ершова выходит на широкие обобщения о механизмах мифологического мышления и восприятия мифов, которые применимы к любой мифологии вообще. Прежде чем перейти к собственно майяским мифам, она как бы настраивает читателя на нужную волну, рассуждая о психологии мифотворчества, которое происходит в голове любого человека, часто помимо его воли и сознания: «В раннем детстве, с понимания первых слов, ребенок с упоением погружается в пространство сказочного мира, который ему становится близок, понятен, радостен и бесконечно дорог до конца жизни. Обычные “разговоры” младенца с родителями очень долго продолжают оставаться всего лишь называнием предметов и выражением желаний. И только текст сказки погружает ребенка в удивительное целостное пространство, где каждая вещь обретает свой смысл».
Таким образом, по мнению Ершовой, формируется культурный код народа — в процессе восприятия «глубинного опыта», зафиксированного прошлыми поколениями предков в «бесконечных сказках и мифах».
Майяские мифы, безусловно, одни из самых красочных и экзотических, изобилующих фантастическими существами самых оригинальных фасонов. Первый из тех, с кем знакомит Ершова, — Летучий Мыш, воплощение 13-го зодиакального созвездия, расположенного на полосе Млечного Пути, или «Небесной веревки».
Летучий Мыш, чьей половой принадлежности майя уделяли особое внимание, — один из важнейших персонажей местного эпоса «Пополь-Вух», в котором он выступает довольно трагической фигурой, иллюстрирующей пагубность стремления усидеть на двух стульях: «Летучий Мыш одновременно являл собой млекопитающее, обладал крыльями, вел ночной образ жизни и обитал в пещере. Отсюда и особенности сюжетов в мифах, связанных с этим персонажем. Они, как правило, строятся на противостоянии животных и птиц. В такой ситуации Старый Летучий Мыш пытается выбрать, за кого сражаться, но приходит к выводу, что будет на стороне победителя. Однако такая позиция не устраивает всех остальных — ни животных, ни птиц. Тогда Летучий Мыш решает “остаться посредине”, и все вроде как соглашаются. Но, оказавшись в центре сражения, Летучий Мыш погибает, раздавленный. Особенно хорош вывод: “Вот почему тот, кто пытается удержаться посередине, всегда окажется на самой гнилой части веревки, что висит над пастью смерти”.
Вообще этнография в интерпретации Ершовой предстает довольно суровой наукой, в которой нет места сантиментам, раз уж даже безобидное какао, если вдуматься в его ритуально-символический смысл, выступает эквивалентом крови: «…древние мифы майя повествуют о том, что плотью человека был маис, а кровью — напиток какао. И потому спустя 500 лет присутствия христианства индейцы в некоторых селениях Гватемалы, приходя с процессией в церковь, по-своему проводят литургию, причащаясь в полной тишине какао с кукурузными пирожками… Причем они сами вряд ли смогут объяснить, почему поступают именно так. Но твердо знают: так делали предки».
Майяские сказки и предания часто довольно страшны и жестоки, хотя и не настолько, как современная действительность тех регионов, где сохранились потомки древних майя. Своего эмоционального отношения к этой действительности Ершова не скрывает, и это очень приятная особенность ее книги, где, кроме научного анализа (например, функции собаки как связника между мирами в эпосе «Пополь-Вух»), можно обнаружить и такие прочувствованные строки: «Грустно, но в современной Мексике отношение к собакам на бытовом уровне удивительно плохое. И речь идет не только о беспризорных псах, но и о домашних. Почти у всех них выпирают ребра, они бродят голодные в поисках хоть какой-то еды. Собственно, отчасти это беда всех так называемых традиционных обществ, где животные воспринимаются исключительно утилитарно: они должны служить человеку, иначе их с чистой совестью отвозят в лес, выгоняют, бросают зимой на даче. Всё примерно как в мультипликационном фильме “Жил-был пес”.
Любопытно, что к котам Ершова такого сочувствия не испытывает, когда о них заходит речь в главе о майяском изводе шаманизма, который олицетворяют колоритные личности с экстрасенсорными способностями — нагуали: «Способность котов сосуществовать с человеком и даже подчинять его себе расценивается как особая, изощренная хитрость оборотня с недобрыми намерениями, а это вполне подходит под описание нагуалей в качестве колдунов, от которых можно ждать любой пакости. Потому котов всячески задабривают и сохраняют видимость хороших с ними отношений».
Из других представителей мифологической фауны, сакральность которых помогает им избежать утилитарной эксплуатации, в книге больше всего запоминается невероятный Пернатый Змей, который, как и Летучий Мыш, пытается совмещать несколько функций и принадлежать к двум мирам одновременно (пернатых и рептилий), но с гораздо большим успехом, чем незадачливый Мыш: «Значимость Пернатого Змея в социально-историческом пространстве основывается на его роли в картине мироздания. Мифы о нем (или просто Змее в более поздние времена) распространены по всей территории Мезоамерики, и всякий раз за ним так или иначе сохраняется статус Владыки мира. Наверное, самым известным персонажем и божеством майя является Пернатый Змей. На языке майя Юкатана он Кукулькан, в “Пополь-Вух” киче зовут его Кукумац. Кецалькоатль — версия на языке науа, в которой сочетаются слова кецаль — “птица” и коатль — “змей”.
Пернатый Змей выходит чем-то вроде гибрида между змеей и дивно красивой гватемальской птицей кецаль, которой добавляет символизма неспособность жить в неволе: «Перья из хвоста кецаля во всех мезоамериканских культурах ценились как предметы царской роскоши и богатства. Как бы то ни было, неслучайно Пернатый Змей уже долгое время считается чуть ли не олицетворением мезоамериканской культуры. Как неслучайно и огромное количество мифов, описывающих это фантастическое существо — змею в роскошных длинных зеленых перьях».
Но, честно говоря, гораздо больше человеческой симпатии вызывает не роскошный кецаль, а куда более скромная птичка Пухуй, о которой Ершова рассказывает в главе «Тварный мир». Здесь приводится легенда о добром и отзывчивом Пухуе-козодое, великодушно отдавшем свои перышки амбициозному индюку, баллотирующемуся в правители: «Понял он, что, хоть и есть у него мощное тело, убор его слишком некрасив, и решил позаимствовать прекрасные перышки у козодоя, который, по всей видимости, был некогда невероятно хорош. За них пообещал индюк ему поделиться после выборов троном на равных условиях. Наивный козодой-Пухуй поверил, отдал все свои яркие перышки и… остался, как водится, гол».
Что-то очень подкупающее есть в той интонации, с которой Галина Ершова пересказывает майяские легенды — не как кабинетный ученый, а как впечатлительный человек, всей душой переживающий вроде бы абстрактные мифологические конструкции, словно реальные случаи из собственной жизни: «У майя подобных мифов о птицах, зверях и их характерных особенностях достаточно много: нам с вами и про индюка теперь всё стало понятно. Но Пухуй все-таки никого не оставит равнодушным».
